Юлиан Семенов - Пароль не нужен

— Не верю, — отрезал Глебов. — Всех к стенке!

— Генерал, нашего друга Гиацинтова, право довольно трудно заподозрить в красноватости, — сказал премьер-министр.

— Второе сообщение. Я пока ничего не могу утверждать определенно, однако мне представляется, что в городе, даже после уничтожения большевистского подполья, все равно существует глубоко законспирированная очень сильная организация. И в том, что не работают моторы танков, уважаемый генерал Глебов, виноваты отнюдь не наши японские братья, а красные.

— Какие, кто, где?!

— Я пока что не обладаю достаточным количеством фактов, чтобы ответить сейчас же на ваши вопросы. Идет тщательная оперативная работа, и, по-видимому, в течение ближайших дней я смогу доложить о результатах.

— Прекрасно, — сказал Меркулов и что-то отметил в календаре, — в этом деле надо тоже тщательно разобраться. Переходим к следующему пункту.

Меркулов не успел сказать, каким будет следующий пункт, потому что в кабинет вошел Фривейский и положил перед премьер-министром большой телеграфный бланк, на котором сверху было набрано красными буквами: «Срочно. Совершенно секретно. Правительственная». Спиридон Дионисьевич надел очки, взял в руки телеграфный бланк и начал читать по складам, как все дальнозоркие люди, отставив бумагу далеко на вытянутую руку. Читал он телеграмму долго, дважды.

— Господа, — попросил он. — Прошу всех встать.

Все поднялись.

— Господа, члены царствующей династии Романовых пишут мне из Европы, что их сердца и помыслы со мной, в моем великом деле! Теперь я не вижу ничего, что мешало бы договориться с атаманом Семеновым. Как патриот, после этой телеграммы он, я думаю, поймет мою роль в нашей великой борьбе. — Меркулов поцеловал краешек телеграммы и сказал: — Прошу простить, господа.

Быстрыми шагами, заложив руку за отворот френча — ни дать ни взять Керенский, — ушел в маленькую комнатку, к киоту. Рухнул на колени перед образами и начал жарко молиться. Глаза его засветились, и ноздри стали трепыхаться. Это значило — быть сейчас слезам.

Нота

заместителя официального представителя РСФСР

в Великобритании министру иностранных дел Великобритании

Керзону

Г-н Берзин свидетельствует свое уважение лорду Керзону оф Кедлстон и имеет честь обратить внимание Правительства Его Величества на факт вербовки беженцев для белых армий на Дальнем Востоке, который имеет место в лагере для русских беженцев в Египте.

До нас дошли сведения о том, что немедленно после недавнего переворота во Владивостоке среди русских солдат, находящихся в русском лагере «Б» в Александрии, Сиди-Виша, начала проводиться агитация за вступление в белые армии на Дальнем Востоке. Эта агитация была санкционирована администрацией лагеря, и когда несколько недель спустя к лагерю подошел пароход, всем добровольцам было разрешено совершить посадку на него, причем власти, по-видимому, были осведомлены о пути следования судна.

Далее, принимая во внимание современные условия международного судоходства, г-н Берзин вынужден заключить, что транспортные средства не могли быть предоставлены иначе, как с ведома и даже с помощью некоторых союзных правительств. Таким образом, события во Владивостоке, которые справедливо приписываются военным замыслам Японского Правительства, по-видимому, также получили поддержку со стороны какого-то другого правительства.

Г-н Берзин надеется, что Правительство Его Величества, которое всегда отрицало какое-либо участие в недавнем перевороте во Владивостоке, обратит должное внимание на факты, которые доведены до его сведения, и предпримет все необходимые шаги, дабы воспрепятствовать вербовке в белые армии русских беженцев в лагерях, находящихся под его контролем.

Берзин.

Гиацинтов позвонил в редакцию Ванюшину и попросил Николая Ивановича встретиться с ним — выпить чашку кофе и посоветоваться по важному делу.

Гиацинтов приехал в кафе первым, сел возле окна, закурил, попросил лакея принести два кофе и, опершись лбом о ладони, принялся разглядывать серые прожилки на белом мраморе стола.

Ванюшин вошел в кафе тихо, глядя себе под ноги, на приветствия знакомых не отвечал. Сел возле полковника и спросил:

— Что-нибудь неприятное?

— И да и нет, — ответил тот, заправляя в длинный мундштук сигарету. — Я похитрить тебя позвал.

— Устал.

— От хитрости не устают, от нее гибнут.

— Афоризмы, афоризмы — они-то красивы, а истина уродлива.

— О! Это даже не афоризм, это аксиома. Что Исаева не привез?

— Ты же просил меня приехать одного.

— По-моему, ты доверяешь ему больше, чем себе.

— Себе-то я вообще не доверяю, я — растратчик по натуре.

— Коля, как на исповеди: ты Исаева давно знаешь?

— Я работал с ним у Колчака и шел от Омска до Харбина.

— Ну а если мы его возьмем к себе?

— Он не согласится.

— Ты меня неверно понял. Что, если мы его заберем?

— Причины?

— У меня нет явных улик, у меня есть уверенность, построенная на интуиции.

— Я не дам его в обиду, Кирилл. Не потому, что, как и всякий русский интеллигент, я не люблю жандармов, нет. Просто нельзя хватать людей по интуиции, это средневековье.

— А если я дам компрометирующий материал?

— Другой разговор.

— Я жду ответа из Лондона и Ревеля… Но тогда я буду со щитом и припомню этот разговор.

— Ты что — угрожаешь?

— В некотором роде.

— Господь с тобой, Кирилл, я уже пуганый, с тех пор ни хрена не боюсь. Сволочи, в кофе соли целую чайную ложку кладут.

— Турецкий рецепт.

— Ерунда, просто кофе зазеленелый, иначе он плесенью отдает. И поскольку я отношусь к тебе с симпатией, Кирилл, не советую зря рисковать: я-то — бумагомаратель, я-то — зерно, но Меркулов будет недоволен. Об этом я уж позабочусь.

— Ах, вот так…

— И не иначе.

— Считаем, что этого разговора не было вовсе.

— А его и не было, — улыбнулся Ванюшин и стал рисовать пальцем замысловатые узоры на запотевшем окне.

Уже третий день шел дождь со снегом, океан казался коричневым, он был иссечен тонкими струйками, и если по вечерам, когда город затихал, подолгу слушать, начинался тоненький стеклянный перезвон — дождевые пузырьки лопались.

Ванюшин сидел у стола, уставленного закусками и коньяками, и молча, неотрывно смотрел в угол. Меркулов-младший полулежал на диване и тихонько мурлыкал старую колыбельную песню.

— Мне порой в пыльных углах продолговатых комнат мерещатся рваные раны на человеческих лицах, — сказал Ванюшин. — Не могу в углы смотреть. Вы что-нибудь видите там?

— Вижу. Пыль.

— Счастливый вы человек.