Юлиан Семенов - Экспансия – I

Выходя от нее, Блас попросил портье приготовить утром молока для котенка и, положив перед стариком купюру, попросил сделать так, чтобы сеньориту ни с кем не соединяли по телефону до его возвращения в отель.

За те два часа, что Криста была в «Альамбре», Роумэн успел установить, что телефон, по которому она звонила в Мюнхен, принадлежит Герберту Морсену.

На молнию , отправленную им не в вашингтонский отдел разведки, а друзьям в Мюнхене, пришел ответ, что под именем Герберта Морсена в Мюнхене живет некий Густав Гаузнер, сотрудничающий в филиале ИТТ как эксперт по вопросам, связанным со Скандинавскими странами.

Бласу было дано указание подсыпать в вино чуть снотворного, чтобы женщина крепко спала и ни с кем не говорила по телефону, а утром забрать ее из отеля в девять, увезти за город, на финку, где растят быков для корриды, чтобы она не могла позвонить ни в Мадрид, ни в Мюнхен, и держать там вплоть до особого сигнала.

…Но она проснулась, потому что мяукал котенок.

Она проснулась в восемь и сразу же заказала разговор с Роумэном.

Но его не было дома. Он там и не мог быть, потому что в это время летел в Мюнхен.

Он разыскал Эда Снайдерса в центральных мюнхенских казармах ; пока ехали на Терезиенштрассе, в тот дом, где жил Гаузнер, Эд жаловался на то, что Пентагон совершенно по-ублюдочному относится к вопросам разведки, никакого изящества, сидеть приходится у всех на виду, тоже мне, конспирация; солдаты указывают на моих людей пальцами: «а вот наши шпионы»; попробуй, разверни работу в таких условиях; я вспоминаю ту пору, когда мы служили у Донована, как золотой век. Тогда все было ясно, а теперь абсолютнейшая путаница, приходится учтиво раскланиваться с генералами, которые еще год назад орали «хайль Гитлер».

— Полтора, — заметил Роумэн. — Но это тоже не прошлый век. Каких генералов ты имеешь в виду? Медиков, интендантов?

— Ты зарос шерстью, — усмехнулся Снайдерс. — Под знойным испанским небом ты отстал от жизни. Пол. Медики — не моя забота, я работаю с разведчиками. Про Верена [60] Один из псевдонимов Гелена. ты, надеюсь, слыхал?

— Кто это? — спросил он и снова, явственно и близко, увидел прямо перед собой лицо Кристы.

— Нет, ты действительно не слыхал про Верена?

— Конечно, слыхал, — солгал Роумэн. Он знал цену Снайдерсу — свойский парень, отнюдь не Сократ, в ОСС занимался техническими вопросами, к аналитикам и расчетчикам стратегической информации его не допускали, поэтому относился к ним с особым почтением; Роумэн был для него человеком легенды: в ОСС все знали историю Пола, да и то, что сейчас он возглавлял испанское подразделение, само за себя говорило о его положении в иерархии разведок. Но Роумэн понимал при этом, что Снайдерс ему не союзник; он отдавал себе отчет в том, что тот принял его так дружески потому лишь, что совершеннейшим образом убежден в санкционированности его, Роумэна, неожиданного прилета в Мюнхен, надо поэтому все сделать, пока он не запросил своих нынешних шефов в Пентагоне; впрочем, все равно у меня есть люфт времени, — пока-то военные запросят государственный департамент, пока-то начнут перебрасываться бумагами, я успею решить все, что надо; дело должно быть сделано за сегодняшний день; если не получится, то на всем моем предприятии можно ставить крест, — Гаузнер профессионал, это и есть то исходное, с чего следует начинать просчет задачи.

— Это тот бес, который работал в генеральном штабе, — полувопросительно сказал Роумэн. — По-моему, он занимался русскими?

— Он у нас занимается русскими, — подчеркнул Снайдерс. — К сожалению, мне дали понять, что нас не касается, чем он занимался в прошлом. Важно, чтобы он четко работал на нас в настоящем.

— Ну и как? Надежен?

— Я не могу преступить в себе неверие к немцам. Пол. Не могу, и все тут.

— Ты расист?

— Я антифашист, как и ты. Не обижай меня. Я отвык от твоих шуток, я все принимаю всерьез.

— А я и говорю всерьез.

— Нет, я не спорю, — поправился Снайдерс; ему все время — и в прошлом тоже — приходилось корректировать себя в разговорах с людьми вроде Пола; птицы высокого полета, неприкасаемые, они всегда говорили все, что приходило в голову, пусть даже это шло вразрез с общепринятыми нормами, — таким можно, им платят не за должность, а за голову. — Я не спорю. Пол, среди немцев встречаются порядочные люди.

— Да? — Роумэн усмехнулся. — Что ты говоришь?! Гиммлер, кстати, утверждал, что среди евреев тоже встречаются вполне порядочные, но тем не менее их всех надо сжечь в печках.

— Что ты хочешь этим сказать? Что я похож на Гиммлера?

— Нет. Этим я хотел сказать, что немцы, как и все другие народы, вполне нормальные люди, вроде нас с тобой… Но что среди них рождались Гитлеры и Геринги. Вот что я хотел сказать. И что в ту пору, когда у них в стране была неразбериха, хаос и беспорядок, который пугает толпу, они пообещали создать государство дисциплины. Только для этого нужно было переступить себя и уничтожить славян и евреев. Не сердись, Эд… Победители должны обладать ясной позицией. Тем более ты, который живет в Германии…

— Это верно, — легко согласился Снайдерс, потому что сейчас ему не надо было мучительно продумывать ответ, стараясь понять тайный смысл в словах Роумэна; тот произнес простую фразу, можно согласиться, не рискуя выглядеть в его глазах дураком; как и все недалекие люди, Эд более всего боялся показаться смешным. — Тут ты совершенно прав… Знаешь, я порою испытываю чувство горечи, когда вижу наших солдат на воскресном базаре: они забывают, что представляют не кого-нибудь, но Америку… Такая спекуляция, такая унизительная торговля с немцами, такая жажда накопительства, что просто краснеешь за нашу с тобою страну…

— А что продают?

— Продукты… С питанием пока что плохо, хотя, конечно, не сравнить с тем, что было год назад… У Гитлера совершенно не было запасов продовольствия, в складах — шаром покати… Огромные запасы орудий, патронов, винтовок, снарядов, минометов и полное отсутствие хлеба, масла и мяса.

— Тебя это удивляет?

— Конечно! Как можно было начинать войну без запасов еды?!

— Так ведь он считал, что его будут кормить русские.

— А если неудача? Он же обязан был думать о возможной неудаче?

— Нет, — Роумэн покачал головой. — Он не знал слова «если». Самовлюбленный маньяк, он считал, что любое его решение обязано быть проведено в жизнь — без всяких «если». Слово «если» почерпнуто из арсенала тех людей, которые верят окружающим. А фашизм эгоцентричен, базируется на всеобщем недоверии и убежденности в собственной правоте.

Сказав так, Роумэн сразу же вспомнил Штирлица; я повторил его, подумал он; странно, его доказательства настолько антинацистские, что просто диву можно даваться. А если не один этот Штирлиц думал так? Почему же рейх не развалился, как карточный домик? Потому он не развалился, что им служили умные, ответил он себе. Криста самая умная женщина, которую я когда-либо встречал, но ведь она служит всем этим Кемпам и Густавам. Почему?! Ну, почему же?! Разве могут ангелы выполнять задания дьявола?!