Лев Гурский - Опасность

– Хорошо, – сказал я Боровицкому, всем своим видом показывая, что вот-вот направляюсь к выходу, – я вас понял. Нет, никто и ничего. Ну так скажите хотя бы про этот будущий цикл Машиных статей. Вы хоть что-нибудь про них знаете?

Станислав Леонидович страдальчески поглядел на упрямого гэбэшного осла, задающего вопросы то бестактные, то безмозглые.

– Да оставьте все вы меня в покое, – пробормотал он в пространство. – Что ты заладил… Машенька не любила показывать недоделанные работы, у нас это вообще не принято. Идею я одобрил, в принципе. И редколлегия была за. Бурмистрова пообещала… – На этом месте Боровицкий тяжело закашлялся и сквозь кашель произнес странную фразу, от которой мне стало не по себе. Ни с того ни с сего вспомнился Партизан со всеми его фокусами… Да нет. Чушь, бред, наваждение…

Редактор «Московского листка», несмотря на все выпитое, заметил, как я напрягся, услышав эту последнюю фразу.

– Это такое профессиональное выражение, – объяснил он. – Никакого криминала, Лубянка. – Губы Боровицкого на мгновение искривила полуулыбка-полугримаса. – Ну, гвоздь номера, сенсация… понятно?

– Понятно, – ответил я, хотя абсолютной ясности у меня все равно не было. Только слабые намеки на нее.

– Теперь уйдешь, наконец? – спросил Боровицкий. – Ты… ведь… – Взгляд его снова заскользил по кабинету, глаза за очками окончательно сделались стеклянными и бессмысленными. Кайф наконец-то пришел, а вместе с ним – и забытье.

– Ухожу, – сказал я и в самом деле вышел за дверь. Станислав Леонидович уже никак не прореагировал на мой уход.

В приемной зареванная секретарша ворошила какие-то бумаги, раскладывая их по многочисленным яшикам стола. Когда я входил в приемную двадцать минут назад, она куда-то отлучалась и была убеждена, что редактор в кабинете один. Поэтому теперь она разглядывала меня, словно космического пришельца. Даже перестала на время хлюпать носом.

– Искренне соболезную, – проговорил я, обращаясь к секретарше.

– Вы тоже из милиции? – она все-таки догадалась, что я не призрак и не влетел в кабинет главного через окно. Ее интерес сразу уменьшился.

– Из Минбеза, – кратко ответствовал я. – Зайдите-ка к Станиславу Леонидовичу. Может, ему нужна помощь…

– А-а, Лубянка, – почти равнодушно протянула секретарша, утерла глаза и скрылась за дверью кабинета.

Недолго думая, я сел на ее секретарское место, пододвинул к себе городской телефон и набрал нужный номер. Пошли гудки, и я уж подумал, что сиеста в Управлении затянулась, как трубку, наконец, взял Филиков.

– Слушаю, – проговорил он недовольно и зевнул.

– Не спи, Дядя Саша, – строго сказал я, – капитализм проспишь и не заметишь.

– Замечу, замечу, Макс, не волнуйся, – обнадежил меня Филиков. – На наш век капитализма хватит. А прикажут – так будем бороться со всеми его тлетворными проявлениями. «Сникерсами», памперсами и юнкерсами.

Я, однако, не расположен был сейчас пикироваться и играть в слова.

– Вот и хорошо, – быстро ответил я. – Теперь скажи мне: есть ли из архива какая-нибудь информация для меня? – Еще днем, вернувшись от Куликова, я загнал в поисковую систему три полученных фамилии – Сокольского, Бредихина и Григоренко. За час должны уже быть готовы результаты.

– Ага, – ответил Филиков после некоторой паузы, во время которой я слышал слабое щелканье компьютерной клавиатуры. – Ты только трех заказывал?

– Трех, – подтвердил я.

– Тогда записывай адреса своих стариканов, – объявил Филиков и быстро-быстро начал мне диктовать.

– Стоп-стоп, не гони, не успеваю, – прервал я филиковский галоп. – Повтори еще Бредихина… Разогнался, понимаешь.

Филиков не стал вредничать и медленно повторил, хотя и не преминул добавить, что при таком возрасте моих клиентов мне следовало бы поторопиться. Если я уже не опоздал.

– В каком это смысле? – поинтересовался я. Дядя Саша любезно объяснил, что информация в поисковой системе обновляется обычно раз в три месяца, что в условиях высокой смертности…

– Ты располагаешь информацией поновее? – сердито осведомился я. – У тебя свои источники? Тогда скажи.

Филиков догадался, что несколько переборщил со своими шуточками.

– Макс, может быть, тебе помощь нужна? – спросил он уже серьезно. – Я сейчас свободен, могу и…

– Справлюсь, – сообщил я. – Дедушки старые, авось не станут оказывать вооруженного сопротивления. Но за любезность – спасибо.

– Может быть, все-таки мне приехать? – проговорил Филиков озабоченным тоном. – Я слышал, что вчера на улице Толстого один такой старичок уже не стал кому-то оказывать сопротивления. И теперь не окажет никому и никогда.

– Не каркай, – сказал я мрачно. – Сказал, что справлюсь, – значит, справлюсь! – На самом деле помощь народного умельца и грамотного стрелка Дяди Саши мне бы не помешала. Но мне также не особенно нравилось, когда кто-то вмешивается в мои дела. Пусть и с благородными целями. В конце концов, я же не лезу с советами по Дяди-Сашиной операции «Тминное поле», и он как-то без меня обходится с этим чертовым «Метастазбанком». И я сам обойдусь. Каждый, знаете ли, за себя, и только Бог – за всех сразу.

– Тогда ариведерчи, – несколько обиженно произнес Филиков.

– Чао, – ответил я и отключился.

Через час я уже был на Люсиновской, где в доме номер 72, по моей информации, проживал Сокольский Борис Львович, доктор физико-математических наук, профессор и прочее. Первый в моем списке, несмотря на алфавитную очередность, на которую я плевал. Потому что бдительный склеротик Куликов назвал мне именно Сокольского первым делом. Если, конечно, он ничего не перепутал вследствие возраста и напряженной работы на циклотроне.

Дом 72 расположился неуклюжей многоэтажной розовокирпичной буквой Г на пересечении двух оживленных магистралей – в месте, очень удобном для пешеходов и совершенно некомфортабельном для автолюбителей. Я отмотал возле этой буквы Г целый круг почета, но так и не нашел подходящего места для парковки своего «жигуля»: где-то асфальт был вскрыт и в траншее копошились пропыленные дорожные рабочие, где-то всю полезную площадь занимали аляповатые киоски, доверху заполненные водкой и шоколадом, а почти рядом с необходимым мне подъездом, где в самый раз было бы приткнуть мою усталую тачку, красовался наглый запретительный кирпич. Пришлось отматывать еще метров пятьсот, сворачивать вбок и оставлять «жигуль» близ ржавой кругляшки Даниловского рынка. Место здесь было бойкое, народ бродил инициативный, торговый, интересующийся всяческой техникой, и – будь у меня, допустим, новенькая иномарка – я побоялся бы оставлять ее здесь без должного присмотра. Но с «жигуля» здешним делаварам взять особенно нечего. Резина лысоватая, в салоне пусто, дворники я предусмотрительно снял и затолкал в бардачок к запасной паре. В общем, не машина, а сплошной памятник Нищему Автомобилисту. На такие не покушаются. К ним возлагают цветочки.