Леонид Юзефович - Поздний звонок

– С эсерами я разошелся полтора года назад, – сказал Свечников, – с тех пор никаких контактов с ними не имею.

– Почему тогда не хотите честно рассказать о ваших отношениях с Казарозой?

– Да не было никаких отношений!

– И Алферьева вы ни разу в жизни не видели?

– Не видел.

– И не слышали о нем?

– Нет.

– И не знали, что Казароза – его гражданская жена?

Боль была неожиданно острой. Свечников никогда не думал, что с такой силой можно ревновать мертвых.

Вот от кого она слышала эти стихи: Бабилоно, Бабилоно, алта диа доно. Этот человек дал ей новое имя, как победитель переименовывает завоеванный город.

– Что молчите? – проницательно сощурился Караваев.

– Давайте, ребята, отложим до завтра, – попросил Свечников. – Не могу я сейчас.

– Понимаю, – удовлетворенно кивнул Нейман. – Значит, какие-то отношения у вас все-таки были.

По дороге в камеру Казароза, Зиночка Шеншева, пела ему песню своей любви с заезженной до хрипа пластинки:

Караульный солдатик долго возился с амбарным замком на двери, наконец дужка выпала сама. Шибануло кислой вонью. В красном углу слабо горела семилинейка, на полу вповалку спали люди.

– Все гусары спят, лишь один не спит, – сказал лежавший с краю арестант и подвинулся. – Милости прошу.

Он оказался чертежником с пушечного завода, его преступление состояло в том, что углем вывел на стене ствольного цеха популярный в Сибири и на Урале лозунг: «Долой Ленина с кониной, да здравствует Колчак со свининой!».

Пока он рассказывал, чем здесь кормят, Казароза пела:

Через тысячу лет, в гостинице «Прикамье», глядя на окруженную зверями женщину, Свечников вспомнил, как шли ночью по Кирочной, и он сказал: «Вы не волнуйтесь, что сейчас всё так плохо. Скоро всё будет хорошо».

«Я так думала летом семнадцатого года, – ответила она. – Как-то пришли с друзьями в “Асторию”, а там новый бармен, негр из нью-йоркской “Уолдорф-Астории”. Ну, думаю, если выписали негра из Нью-Йорка, значит, революция, слава богу, закончилась и теперь уж всё будет хорошо».

Утром конвойный привел в ту же комнату на втором этаже. Нейман по-прежнему, как школьник, с ногами сидел на подоконнике, Караваев – за столом, словно всю ночь оба не только не выходили отсюда, но даже не вставали с мест.

– Вы утверждаете, – начал допрос Нейман, – что с Казарозой познакомились в ноябре восемнадцатого года и больше не встречались. Так?

– Да.

– И не переписывались?

– Нет.

– Третьего дня вы пришли в театр, пригласили Казарозу выступить в клубе «Эсперо». Получается, это был ваш первый разговор после той встречи в Петрограде?

– Да.

– Но афиша концерта отпечатана неделю назад, и в ней указано, что первого июля Казароза будет петь в Стефановском училище. Почему вы были уверены, что она вам не откажет?

– Мне так казалось.

– Вам так казалось, потому что знали об увлечении ее мужа?

– Опять за рыбу деньги? Не знал я ни про какого мужа!

– Когда она уже начала петь, вы сказали мне, чтобы я не вздумал провожать ее после концерта. Хотели остаться с ней наедине?

– Хотел.

– Для чего?

– Проводить ее до театра.

– Чтобы поговорить о чем-то важном?

Свечников пожал плечами и не ответил.

– У вас в редакции есть Виктор Осипов, литконсультант, – сменил тему Караваев. – Редактор возражал против его кандидатуры, но вы были за. Почему?

– Некому было вести литературный кружок.

– А не потому, что он тоже состоял в партии эсеров?

– Первый раз слышу.

– Знакомы с его творчеством?

– Кое-что читал.

– Вот одно произведение. Взгляните.

Караваев вынул из своей папки, развернул и протянул Свечникову газету «Освобождение России» от 11 мая 1919 года. На первой полосе красным карандашом отчеркнуто было стихотворение «Разговор солнца с морем». Внизу указывалось имя автора: В. О-в.

– Про кортик Колчака слыхали? – поинтересовался Караваев.

– Нет.

– Когда в семнадцатом году революционные черноморские моряки приказали Колчаку сдать оружие, он выбросил свой адмиральский кортик за борт.

В первых строчках рисовалась благостная картина Черного моря, дремлющего под солнечными лучами, затем следовал растянутый на полдесятка четверостиший монолог солнца, в котором оно скрупулезно перечисляло морю свои к нему благодеяния: его живительные лучи согревают воду, позволяют плодиться рыбам, дельфинам, черепахам и морским птицам, питают водоросли и кораллы, взращивают жемчужины в раковинах.

– Кораллов и жемчуга в Черном море нет, – заметил Свечников. – Черепахи, по-моему, тоже не водятся.

– Большой талант имеет право пренебречь низкой правдой жизни, – усмехнулся Нейман.

Свечников стал читать дальше.

Напомнив морю о своих перед ним заслугах, солнце потребовало ответной благодарности:

Море мгновенно сообразило, о чем речь. Ответ его был вежлив, но непреклонен:

– Неизвестно еще, Осипов это или нет, – сказал Свечников.

– Он, – заверил Караваев. – Многие правые эсеры сотрудничали с Колчаком. Допустим, вы этого не знали, но вот еще один факт. Выступая на выпуске пехкурсов, вы говорили, будто пятиконечную звезду, символ братства рабочих пяти континентов, мы, коммунисты, позаимствовали у эсперантистов, только перекрасили из зеленого в красный. Говорили?

– Ну, говорил.

– И зачем врали?

– Я не врал. Три года назад Крыленко предложил, и Ленин принял.

– Какой Крыленко? Нарком юстиции?

– Да, он бывший эсперантист.

– Откуда такие сведения?

– Не знаю. Все знают.

– Кто – все? За одну эту пропаганду на вас можно дело заводить, а вы еще со шляхтой переписываетесь. Нет, скажете?

Свечников понял, что имеется в виду, и терпеливо объяснил, что клуб «Эсперо» состоит в переписке с рядом зарубежных эсперанто-клубов, лично он писал в варшавский клуб «Зелена гвязда». Содержание письма – призыв к эсперантистам с родины доктора Заменгофа бороться за прекращение интервенции против Советской России.

– Кто, – спросил Нейман, – у вас главный?

– Военврач Сикорский. Нового председателя правления будем выбирать через неделю.