Збигнев Сафьян - Ничейная земля

Иола рассказывала о себе: она только что вернулась из Парижа, ее туда послал папа, хотел, чтобы она училась, ведь Иола рисует, говорят, у нее талант, только работать она не любит. И действительно: не любит, время у нее еще есть, много времени, но пусть Эдвард посмотрит на эту улицу, как красиво, все в голубом цвете, да, именно в голубом, а та черная машина возле университета как детская игрушка, брошенная на настоящую мостовую. Варшава очень живописна, но Париж еще живописнее. Ты был в Париже? Нет! Жаль! Ромека помнишь? Высокий блондин, с которым мы когда-то играли в теннис? Ромек учится в Сорбонне, они гуляли вместе по Парижу, улыбка, нет — дело уже прошлое, но почему Эдвард не рассказывает о себе? Журналистика? Прекрасная профессия, какие перспективы, она как-то встречалась с Раймоном Фажо, известный публицист из «Фигаро», прекрасный человек, настоящий европеец.

Кофе в «Бристоле», а потом заснеженный Саский сад, залитый солнцем, деревья в серебряной белизне, и, когда неожиданно потемнело небо, Иола прильнула к нему. Как хорошо, что они встретились. Вообще-то она часто о нем думала. А он о ней вспоминал? Конечно. Эдвард не смотрит на часы, забыл, что его ждет Тереса. Он провожает Иолу на Крулевскую, они входят в ту же самую подворотню, губы Иолы холодные и влажные. Нет — это не поцелуй, скорее — обещание поцелуя; «Завтра я занята, послезавтра тоже, еду на три дня к дяде в деревню, знаешь: санки, на лыжах за лошадью, но через неделю, да, точно, через неделю родители устраивают пирушку для друзей, так, без всякого повода, обязательно приходи. Я жду, буду ждать».

Итак, он был приглашен на прием в семейство Висничей. Эдек не сказал о приглашении Тересе, одной только матери, она могла это оценить. Впрочем, Фидзинская много знала о сенаторе и его семье. (Не все, конечно, например, ничего о счете, который только что открыл Виснич в одном из швейцарских банков, но зато много о пани Катажине, вернее, Екатерине, из княжеского, как сама она утверждала, рода Батурьевых. Злые языки, правда, твердили, что старик Батурьев был обыкновенным попом, поселившимся под Седльцами, но пани Екатерина любила рассказывать о поместьях в Саратовской губернии и считала себя единственной «настоящей» аристократкой среди жен польских вице-министров. Она все еще интересовалась молодыми мужчинами, поэтому мать советовала Эдеку быть вежливым и внимательным…)

Эдвард стоял в холле и, снимая пальто, видел перед собой анфиладу ярко освещенных комнат. Он чувствовал смущение и злился на себя за это, ведь среди мужчин во фраках, военных в парадных мундирах, дам в вечерних туалетах, в золоте, в парче много было знакомых, которых он видел за чаем у матери, а до этого у отца, иногда у дяди Верчиновского. Здесь он не был чужим, не носил фамилию, которую они слышали бы впервые, но жил в другом мире, здесь его воспринимали как дальнего родственника, о котором сразу же забывают после нескольких вежливых слов. Эдек увидел себя в зеркале: черное и белое, непослушные волосы спадают на лоб, лицо худое, узкое, породистое, как говорил дядя, добавляя: «Весь в нас, копия — дед». Верчиновские гордились знатной родней, будто бы кто-то из их рода, какой-то забытый прадед, был женат на Чарторыской, значит, в его жилах тоже текла кровь…

Подбежала Иола, и Эдека представили или, скорее, напомнили о нем госпоже сенаторше, он поцеловал узкую ручку, на него внимательно смотрели черные, немного выпуклые глаза.

— Помню, — сказала она. — Вы с Иолой бегали, а теперь… но… но… Чем занимаетесь?

— Эдек — журналист, — вставила Иола.

— У меня вы встретите самых знаменитых людей пера. Редактор Ястшембец, и к тому же приедет сам Барозуб. Прошу вас, чувствуйте себя как дома…

Она уплыла, и через минуту Эдек увидел ее в обществе высокого господина и маленькой толстой женщины.

— Полковник Леский, — шепнула Иола. — Знаешь, кто он? Человек из ближайшего окружения маршала… А тот мужчина у окна — вице-министр Чепек. Он пробовал немного за мной ухаживать. Мама умеет подбирать знакомых, правда? В Варшаве говорят, что тот, кто не бывает у Висничей… — Она говорила почти шепотом. — Я сейчас… оставлю тебя на минутку одного. Молодежь тебе знакома.

Эдек взял рюмку и подошел к окну. Рядом вице-министр Чепек и полковник Леский вели оживленную беседу. До него доносились отдельные слова.

— Они должны понять, — излагал Чепек, — что самое главное — это уметь уважать государственные интересы. Наша молодежь или слишком романтична, или равнодушна. Иногда буйная. Нет у нее еще тех традиций, которые сложились в Германии: гармония, порядок, послушание…

Леский кивал головой, склонившись над Чепеком. Он напоминал Эдварду аиста, пытающегося выловить лягушку из лужи.

В этот момент к ним подошла красивая девушка в бледно-розовом платье. Чепек склонился над ее рукой, а его губы были похожи на удлинившееся рыльце, обнюхивающее лакомый кусочек.

— Как давно я вас не видел, панна Кристина!

— Похоже, что пан министр совершенно обо мне забыл. Папа приглашает в Вилкомижицы.

— Приеду, приеду, с большим удовольствием приеду… Как я мечтаю о лесе, о деревенском воздухе!

Эдек приоткрыл занавеску, за окном шел снег. По Крулевской ехал трамвай, парень без шапки, в коротком пальтишке с поднятым воротником и девушка подбегали к остановке на Краковском Предместье.

А я стою здесь, подумал Эдек. Тут он увидел Тадека Виснича, старшего брата Иолы, в мундире подпоручика. Ах, как красиво он выглядел! Щелкнул каблуками, подходя к Чепеку и Лескому, заметив Эдварда, кивнул ему. А посреди салона шествовал сенатор Виснич. Седина делала его более значительным. С нескрываемым удовольствием смотрел сенатор на сына, явно радуясь тому, что молодой подпоручик не ищет общества молодых людей, а беседует с вице-министром и полковником. Все-таки сколько достоинства в старике Висниче! Каждый поклон, взгляд глубоко посаженных голубых глаз хорошо продуманы и значительны. Когда сенатор говорит: «Я рад, дорогой министр, что наконец-то мы можем встретиться неофициально…» — он придает своим словам особый смысл, ясно, что они не случайны, что Виснич и Чепек могут сказать друг другу нечто важное. Эдвард отходит чуть в сторону, словно боится, что его непосвященное ухо услышит какую-нибудь государственную тайну, но разговор ведется о жене одного генерала, оба понижают голос, и вдруг перед Эдвардом неожиданно появляется физиономия майора Напералы. Он слышит: «Но конкретно, молодой человек, конкретно, как дело было? Ничего ведь не происходит само собой. Ты шел, и кто с тобой поздоровался? Как он тебе подал руку? Только коснулся или дружески пожал ее?..»

Эдвард стряхивает пыль с лацкана смокинга; больше всего ему хочется сейчас увидеть себя в зеркале, чтобы еще раз проверить, не испачкал ли он смокинг. Напералы здесь нет; впрочем, при полном свете, среди красивой мебели, на натертом полу Наперала выглядел бы совершенно иначе. Вероятно, он не был бы грозен, а доброжелателен, сердечен и величав, как сенатор Виснич.