Владимир Катин - Тайна леса Рамбуйе

Непроницаемый барон Эдди Локс сидел за своим рабочим столом и молчал. С магнитофонной пленки шел голос Клода:

— Месье, надеюсь, вам все ясно. Вы бессильны против тех, у кого в руках ваша единственная любимая дочь. Поэтому, месье, будьте благоразумны.

— Ваши условия? — выдавил Локс.

— Условия такие: в день голосования в парламенте по поводу иностранных ракет на земле вашей страны вы поступите так, как пожелает того ваша дочь. И в тот же день Мэри вернется в свой дом.

Большая пауза. Наконец, Локс поднимается из-за стола и решительно и внятно произносит:

— Я согласен… Согласен поступить так, как захочет моя дочь. Все.

Клод плеснул себе виски и сел напротив Крафта.

— Кассеты ваши, месье Крафт. Любопытные кадры, не правда ли?

— Как вам удалось?

— Что, месье Крафт?

— Проникнуть к террористам, похитившим дочь миллионера.

— Ее не похитили, а обменяли.

— Ну, хорошо, обменяли или похитили, не в том суть. Как удалось проникнуть в их среду, отснять девчонку?

— Вы не в первый раз задаете мне такой вопрос. Вас уже удивляло, как я совратил Карла Дорта. Не копайтесь в деталях, месье Крафт. Важен результат, а он вас устраивает. Итак, будем считать, что и Локс у нас, то есть у вас, в кармане. Как Дорт. Кто там следующий и последний?

— Давид Штейн.

— Так. Как прикажете — потрошить или цианистым калием?

Крафт щелкнул пальцами.

— Видите ли, времени осталось совсем мало. Я имею в виду голосование по ракетам в парламенте. Поэтому, видите ли, мы кое-что предприняли, пока вы занимались другими делами… Пока вы катались на лыжах.

— Так, так. Интересно, что же вы предприняли с Давидом Штейном?

— Этот человек — владелец примерно половины кинотеатров в Соседней стране. Когда он отказался сделать то, что нужно, мы решили его немного попугать…

— Попугать?

— Слегка. В пяти его кинозалах во время сеанса начался пожар, а потом в прессе поднялась шумиха о том, что в кинотеатрах Штейна небезопасно.

— Шантаж, стало быть. И как на это реагировал депутат Штейн?

— Отвратительно. Сдал мандат. Отказался от своего депутатства.

— И поделом вам! Примитивно, грубо действуете.

Крафт вздохнул, похоже, соглашаясь.

— Может быть, вы попробуете, месье Сен-Бри, с ним поговорить, повлиять? Возможно, у вас получится. Как-то у вас все трудные проблемы ловко решаются. Тут есть над чем задуматься.

— Что же вас удивляет?

— Да то, что любое дело, за которое вы беретесь, очень уж гладко проходит, месье Сен-Бри.

— Значит, и так плохо и эдак. Если бы я провалил то, что мне поручается, — было бы скверно. А удачи вас тоже шокируют, да?

— Меня шокирует ваша осведомленность о «Бригаде по спасению Мэри». И вообще… У нас есть к вам много вопросов.

— Задавайте.

— Не здесь, месье Сен-Бри. Но мы их вам, не сомневайтесь, зададим. А сейчас на очереди — Штейн. Вы согласны поработать с ним?

— На предмет?

— Ну, конечно же, на предмет не-ре-убеждения. Я, кажется, ясно выражаюсь?

Клод подумал и согласился.

Давид Штейн, развалясь в кресле, курил сигару, щуря маленькие хитрые глазки. Выслушав Клода, который представился посредником, неожиданно предложил попариться в сауне. Они спустились этажом ниже, где помещалась комфортабельная парилка. Штейн объяснил, что раз в неделю в этот час обязательно парится, что Клод ему понравился, и, совмещая приятное с полезным, они продолжат свою беседу.

— Я интуитивно чувствую, молодой человек, что вы не на их стороне и вам не очень-то приятны все эти американские интриги. А, впрочем, возможно, ошибаюсь. Но дело не в этом. Дело в том, что я их слишком хорошо знаю. Вы жили когда-нибудь в Америке?

— Не приходилось.

— А я провел там много лет.

Они разделись и, обмотавшись простынями, уселись на верхнюю полку парилки. Пахло смолой, сухой горячий воздух ласкал тело.

— К тому же у меня целая куча родственников в Америке, и все они хорошо устроены. Свои отели, рестораны. Словом, бизнес. Американцы сейчас задумали весь мир прибрать к рукам. Затея крайне опасная. Я лично против. Но что я, Давид Штейн, могу? И вдруг — это голосование за их ракеты. И оказалось, что я как депутат кое-что значу, что могу дать им от наших ворот поворот!

Давид Штейн, довольный, похлопал себя по толстым ляжкам. По лицу струился пот, он вытирал его концом простыни.

— Однако надо их знать, этих янки. Все пронюхали — и то, что у меня есть солидные вложения в американских компаниях, и то, что полным-полно родственников в Америке. И стали давить, чтобы я переменил мнение об их ракетах. Но я не могу так поступить! Себя перестану уважать.

Он энергично промокнул бурое лицо, отдувался, но не двигался с места.

— Вы не ошиблись, месье Штейн. Я — случайный, эпизодический участник в их игре. Мне поручено предложить вам деньги и напомнить, что сгорели еще не все ваши кинотеатры. Так было велено передать.

— Да черт с ними, с кинотеатрами! После пяти организованных пожаров стало ясно, что с киношным бизнесом пора кончать. Проблема не в деньгах, а в живых людях. Если я не уступлю здесь, то они будут мстить там, в Америке, всем моим братьям, племянникам, всем, кто из моего рода. А их много. Вот я и сдал свой депутатский мандат. Для семейства Штейнов это лучше, чем если бы я проголосовал против, но в то же время и не значит, что я за их ракеты. Просто отныне я вне политики, с меня взятки гладки. Ничья!

И Штейн сделал кукиш, предназначенный, как понял Клод, для американцев.

После Нового года парламент Соседней страны должен был собраться на повторное обсуждение вопроса об американских ядерных ракетах. Американцы нервничали, считали и пересчитывали всевозможные варианты, раскладывали, как пасьянс, голоса. Клод утешал Крафта тем, что им удалось «переубедить» двух депутатов — Дорта и Локса. Получалось большинство «за» цифрой 102.

— Лучше бы их было 104. Так надежнее. Двух мы провалили.

— Не мы, а вы. Без моего участия. Те, за кого брался я, — в нашем активе. Боля угробили вы, несчастного Штейна запугали до смерти тоже вы.

— Многое, очень многое будет зависеть от итогов голосования.

— Для кого, месье Крафт?

— Для меня, месье Сен-Бри.

Они прогуливались возле Нотр-Дама. Холодное солнце мутно отражалось в грязно-коричневой воде зимней Сены. Ветер гонял под ногами бумажные обертки, обрывки газет. И было неуютно, тоскливо. Но Клод пребывал в приподнятом настроении. Ему становилось особенно весело и легко, как только вспоминал, что всему скоро придет конец, что скоро занавес и он кончит играть комедию, сотрет грим, заживет новой жизнью. Какой — Клод еще не знал.

— Так что же, месье Крафт, может измениться в вашей, назовем ее дипломатической, карьере от голосования в парламенте?