Игорь Прелин - Агентурная сеть

А произошло самое настоящее несчастье: в авиационной катастрофе погиб находившийся в отпуске резидент Игорь Матвеев, с которым мы когда-то учились в разведшколе и даже работали в первой командировке. Погиб вместе с женой, возвращаясь в Москву после недельного пребывания у родственников.

Узнав о катастрофе, мы пошли к нашим коллегам из транспортного управления, выяснили все обстоятельства и даже прослушали запись переговоров экипажа с наземной диспетчерской службой.

Это была нелепая и жуткая история.

Через полчаса после взлета начался пожар в багажном отделении (потом следствие установило, что причиной возгорания явился провоз горючих веществ, но наказывать было некого: виновник пожара тоже погиб). Экипаж запросил разрешения на аварийную посадку. Но, как назло, все ближайшие гражданские и военные аэродромы не могли их принять по погодным условиям, и они тянули, сколько могли, тянули до последней возможности, хотя с каждой минутой их положение становилось все более критическим.

Им не повезло: они так и не сумели дотянуть до аэродрома, готового их принять, в кабине было полно дыма, пилоты почти ничего не видели, а тут еще отказали приборы.

В этой безнадежной ситуации командир принял единственно возможное решение. Его последние слова, адресованные авиадиспетчерам, рвали душу:

— Сажаю на грунт, в пассажирском салоне паника, прощайте!

Но им не повезло еще раз: и без того невероятно сложные условия посадки усугубила линия электропередачи, пересекавшая заснеженное поле со скирдами скошенной соломы. Оставляя за собой шлейф черного дыма, самолет зацепил одну опору, другую и еще до соприкосновения с землей стал разваливаться на части. Из него посыпались люди, чемоданы, из отвалившейся плоскости на землю хлынул вспыхнувший керосин, фюзеляж развернуло, он ударился о последнюю опору и взорвался.

Наши сотрудники, выезжавшие на место катастрофы, рассказали, что даже на третий день глубокая борозда, которую пропахал самолет на месте своей трагической посадки, продолжала дымиться.

Но их, повидавших немало подобных катастроф, поразили не эти ужасные подробности гибели самолета. Гораздо ужаснее и отвратительнее было то, что к месту его падения бросились жители окрестных деревень и вместо того, чтобы попытаться оказать помощь пострадавшим (впрочем, потом стало ясно, что спасать было некого), стали растаскивать чемоданы и сумки с личными вещами погибших пассажиров.

Присланные на место катастрофы милиционеры и курсанты военного училища, закончив эвакуацию трупов, в течение нескольких дней обходили дома и, где путем уговоров, где используя силу закона, изымали награбленное.

По факту мародерства прокуратура возбудила уголовное дело, но разве может следствие или даже суд возместить тот моральный ущерб, который нанесли своим собственным душам люди, снимавшие с трупов обувь, сдиравшие с них окровавленную одежду, часы, драгоценности?

Казалось бы, что может быть страшнее и омерзительнее этой картины?! Но в Москве нам предстояло столкнуться с еще более изощренным мародерством.

На похороны Матвеева и его жены съехались многочисленные родственники со всей страны, в том числе, естественно, и те, возвращаясь от которых, они погибли. И пока товарищи Матвеева занимались организацией похорон, пока отдавали ему последние воинские почести, все родственники разбились на несколько враждующих лагерей и, не дожидаясь окончания траурной церемонии и не стесняясь присутствия посторонних, стали оспаривать права на наследство и на опекунство над его четырнадцатилетним сыном.

Всем им, даже самым близким, было глубоко наплевать на осиротевшего мальчишку, он был никому не нужен, их интересовало другое: опекунство давало право пользоваться московской квартирой, машиной, дачей, валютными накоплениями во Внешторгбанке.

Кульминации эта безобразная история достигла после похорон, когда все собрались помянуть светлую память нашего боевого товарища. Пока в гостиной произносились речи, пока мы поднимали «горькое вино» за помин его души, женская половина родственников затеяла на кухне дележ имущества. Началась ссора, едва не закончившаяся дракой, в которой были готовы принять участие вышедшие из-за стола мужчины.

Поминки были скомканы, а с сыном Матвеева случилась истерика. Он наотрез отказался от всех опекунов и заявил, что никто ему не нужен, он будет жить один и продолжать учиться в мидовском интернате.

Нам кое-как удалось развести враждующие стороны и убедить их разъехаться по своим городам и весям, пообещав, что мы сами позаботимся о мальчишке.

Этот случай навел меня на мысль, что мародерство на колхозном поле не было случайным. И не меня одного.

В течение многих лет оторванные от советской действительности и, что скрывать, слабо разбиравшиеся в тех явлениях, которые подспудно назревали в нашей стране, мы, может быть, впервые задумались над тем, что наше общество, в несомненные ценности которого мы безоговорочно верили и безопасность которого защищали, тяжело больно. В том, что эта болезнь неизлечима, мы убедились позднее…

Вот после этих поминок, когда мы, еще не остыв от семейной свары, вышли на улицу, начальник африканского отдела и обратился ко мне:

— Слушай, Михаил Иванович, ты чем там занимаешься в МИДе?

— Да так, бумажки перекладываю с места на место, — откровенно ответил я.

— Бросай-ка ты это дело да оформляйся резидентом на место Матвеева. Рано тебе протирать штаны в этом «отстойнике»!

То ли от того, что начальник отдела попал в самую точку, то ли находясь под впечатлением от всего увиденного и услышанного в квартире Матвеева, я чуть было не принял это предложение, но потом решил все же сначала посоветоваться с женой.

В наши планы сейчас вообще не входило куда-либо ехать, тем более в Африку. И причиной тому было обстоятельство, можно сказать, интимного свойства.

Мы с Татьяной давно мечтали иметь сына, но по разным причинам в течение многих лет откладывали из опасения, что после рождения второго ребенка наша семья утратит столь необходимую в нашей профессии мобильность. И дооткладывались до того, что дальше «отступать» было некуда: возраст Татьяны приближался к критическому, дочери шел десятый год и она требовала к себе все большего внимания.

И вот, оказавшись «на приколе» без реальной перспективы в ближайшие годы вновь оказаться за границей, мы, наконец, решились на этот ответственный шаг. Так что предложение начальника африканского отдела было сделано в довольно неблагоприятный момент.

Африка — не самое лучшее место для европейцев, чтобы рожать и выхаживать младенцев. И дело даже не в климате. Напротив, под палящими лучами африканского солнца дети растут, как на дрожжах, и уже в восемь-девять месяцев начинают ходить. Все дело в малярии, этом биче Африки.