Игорь Прелин - Агентурная сеть

Но с Гладышевым я мог, нисколько не опасаясь за последствия, откровенно обсудить любую тему, в том числе и такую деликатную, как пребывание в Афганистане нашего «ограниченного контингента». И Гладышев, и я во время отпуска имели возможность поговорить об этом со многими людьми. У каждого из нас был свой круг сослуживцев, друзей и просто знакомых, они работали в разных ведомствах и в большинстве своем имели доступ к закрытой информации. Из их разобщенных и порой разноречивых мнений и оценок можно было составить довольно объективную и полную картину того, что происходило в Афганистане.

Картина эта получилась неутешительная. По всему выходило, что навешанные нашей пропагандой ярлыки до неузнаваемости исказили суть происходящего и мешали трезво оценить сложившуюся ситуацию. Что наша армия ведет борьбу не с так называемыми «бандформированиями», а против афганцев-мусульман, составляющих значительную часть населения. Что только наша зацикленность на идеологических догмах мешает признать тот бесспорный факт, что большинству афганцев безразличны идеи апрельской революции и уж тем более перспектива построения развитого социализма, поскольку гораздо важнее для них традиционные ценности и обычаи исламского общества, непостижимые для нашего понимания.

Мы обсудили и причины наших неудач и просчетов. Поговорили о том, как наши военные внедряют далеко не самые лучшие армейские «традиции» в деликатную сферу интернациональных отношений, пытаясь обтесывать своих афганских коллег на манер собственных рекрутов, унижая при этом их человеческое и офицерское достоинство, из-за чего афганская армия превратилась в ненадежного и небоеспособного союзника.

— Кстати, Михаил Иванович, — спросил Гладышев, в очередной раз наполнив наши бокалы, — что в ваших краях говорят о том, как готовилось и принималось решение о вводе нашей армии в Афганистан?

— Говорят разное, — ответил я, отхлебнув шампанское. — Ясно только, что замысел этот рождался в обстановке особой секретности. Я спрашивал об этом начальника нашей информационной службы. Он сказал, что те, кто принимал решение, рассчитывали, что пребывание наших войск в Афганистане будет кратковременным. По первоначальному замыслу войска должны были встать гарнизонами, не вступать в боевые действия, а только своим присутствием укрепить режим и сдержать оппозицию. Но в первые же дни эти замыслы рухнули: войска подверглись обстрелам, были вынуждены ответить, и вспыхнула настоящая война.

— А правда, что Андропов был против этой затеи?

— Я тоже слышал об этом, но так это или нет — утверждать не могу.

— А как он смотрит на эту войну сейчас? — спросил Гладышев.

— Об этом можно судить по его выступлению на совещании руководящего состава разведки, — ответил я. — Я своими ушами слышал, как он сказал: «Еще одна такая война, и мы без штанов останемся!»

— Так почему бы нам не уйти из Афганистана? — глядя на меня так, как будто именно от меня зависело решение этого вопроса, спросил Гладышев.

Прежде чем ответить, я взял со столика свой бокал и сделал большой глоток.

— В этом же выступлении Андропов сказал, что вывод наших войск из Афганистана в сложившейся обстановке поставит под угрозу наши южные рубежи. Он считает, что в этом случае гражданская война в Афганистане вспыхнет с удвоенной силой и неизбежно перекинется на наши среднеазиатские республики.

— Что ж мы тогда так бездарно там действуем?! — воскликнул Гладышев и, резко взмахнув рукой, едва не опрокинул свой бокал.

Мы продолжили обмен сведениями, почерпнутыми в беседах с теми, кто непосредственно занимался Афганистаном или своими глазами видел то, что там происходило. Их мнение было практически единодушным: корни многих неудач, просчетов и ошибок кроются в межведомственном соперничестве, некомпетентности партийных, комсомольских и административных советников, интригах среди руководителей различных звеньев советнического аппарата, которые парализуют любые полезные начинания.

После всех этих рассуждений нам оставалось сделать над собой небольшое усилие и признать, что все это является следствием глубокого кризиса нашей собственной системы! Но на такое признание ни я, ни Гладышев в тот момент не были способны, даже если бы выпили еще несколько бутылок шампанского или чего покрепче. Каждый из нас не мог в этом признаться самому себе, не говоря уж о том, чтобы обсуждать такой вопрос с кем-либо еще, даже если и испытываешь к собеседнику большое доверие.

Бутылка опустела. Наблюдавшая за нами из-за занавески бортпроводница зафиксировала этот момент и с неотразимой улыбкой, с которой бортпроводницы обслуживают только пассажиров первого класса, предложила:

— Принести еще одну?

Но мы были уже в полном порядке, к тому же до посадки оставалось не так много времени, и Гладышев на правах старшего отказался. Бортпроводница унесла пустую бутылку, а мы продолжили разговор.

— А как там наш генсек? — поинтересовался Гладышев. — Говорят, он работает всего три-четыре часа в день, а все дела передоверил своим помощникам. Это правда?

Если бы такой вопрос мне задал Дэ-Пэ-Дэ, я бы посчитал это проверкой на лояльность или, того хуже, провокацией. Но теперь, когда Гладышев не где-нибудь, а у начальника разведки засвидетельствовал самое доброе ко мне отношение, я имел все основания считать его своим единомышленником и не опасаться никаких подвохов с его стороны. А потому я ответил так, как ответил бы самому близкому мне человеку:

— Да он еще два года назад был практически недееспособен! Не думаю, что с тех пор его здоровье изменилось в лучшую сторону.

Конечно, Гладышев был чрезвычайным и полномочным послом, коих в нашей стране не так уж много, а я всего лишь одним из нескольких тысяч офицеров разведки, и уровень его информированности был значительно выше. И тем не менее я знал то, что не мог знать даже человек, занимающий более высокое служебное положение. И не в силу какого-то особенного доступа к самой закрытой и тщательно оберегаемой информации, а в силу того простого факта, что охрану руководителей партии и правительства осуществляли сотрудники того же ведомства, в котором служил и я.

А раз так, то и информация об их образе жизни, здоровье, особенностях характера, привычках и взаимоотношениях в семье была мне доступна в большей мере, чем сотрудникам других ведомств, будь они даже чрезвычайными и полномочными послами или министрами.

И вот, отдыхая два года назад вместе с Татьяной в сочинском санатории им. Дзержинского, я познакомился с одним из сотрудников управления охраны, играл с ним в теннис, посещал наш буфет, а также пивной бар «Золотой петушок» и некоторые другие заведения, и наслушался от него много такого о жизни наших вождей, чего ни один даже самый высокопоставленный дипломат или партийный деятель никогда не услышит. Потому что охрана встает рано, ложится поздно и знает о своих подопечных если не все, то очень многое! И при определенных обстоятельствах делится своими познаниями с теми, кому доверяет больше всего — своими коллегами из КГБ!