Игорь Прелин - Агентурная сеть

Итак, с одной стороны, несмотря на значительный объем собранной на Сервэна информации, нам не удалось выявить реальной основы, которая уже на данном этапе позволила бы осуществить к нему вербовочный подход. С другой же стороны, имевшиеся в нашем распоряжении возможности были практически исчерпаны, в связи с чем дальнейшее продолжение разработки Сервэна вряд ли позволило нам получить какие-либо принципиально новые данные, а только вело к неоправданной потере времени.

Если мы хотели добиться результата, а не заниматься бесполезной тратой сил и средств, нам следовало на базе уже имевшихся материалов, как и в случае с «Рокки», создать основу для вербовки Сервэна.

И чем больше я над этим размышлял, тем все упорнее возвращался в своих мыслях к тому телефонному звонку, когда «Маркиз» настоятельно просил своего сына приехать к нему в Тулон для важного разговора. Я интуитивно чувствовал, что в этом несостоявшемся разговоре заложена какая-то возможность активно воздействовать на логический ход событий и выбраться из тупика!

Дело было за малым — найти эту возможность и придумать, как с ее помощью преодолеть, казалось бы, непреодолимые препятствия.

В этом поиске мне могли бы пригодиться знания и опыт моих коллег, и в первую очередь, конечно, Хачикяна, от рождения, как мне представлялось, обладавшего большой изобретательностью и выдумкой. Но я сознательно не стал никого из них посвящать в свои трудности: в случае удачи Сервэн мог стать исключительно ценным агентом, и поэтому соблюдение конспирации на всех этапах его разработки приобретало первостепенное значение.

А потому я не стал никого привлекать к этому «творческому процессу» до тех пор, пока сам не разработал принципиальную схему завершающего этапа разработки Сервэна. Более того, я не стал излагать ее ни в оперативном письме, ни в шифртелеграмме, чтобы никто из моих коллег как в резидентуре, так и в центре не оказался без особой на то нужды посвящен в существо замысла и ожидаемый результат. Вместо этого я той же почтой, которой в Центр ушли полученные от «Рокки» материалы на персонал китайских представительств, направил личное письмо с просьбой под благовидным предлогом вызвать меня в Москву для доклада.

Не буду лукавить: помимо обсуждения плана вербовки Сервэна, я решил воспользоваться возможностью повидаться с семьей и полагал, что руководство пойдет мне навстречу.

Действительно, прошло несколько дней, и Ноздрин положил мне на стол шифртелеграмму такого содержания: «В связи с предстоящей сессией Организации Африканского Единства вам надлежит ближайшим рейсом Аэрофлота прибыть в Москву для консультаций».

Вот так я оказался в самолете, летевшем в Москву…

Еще Лев Толстой подметил, что все счастливые семьи счастливы одинаково. А потому, видимо, и он сам, и прислушавшиеся к его авторитетному мнению писатели всячески уклонялись от жизнеописания счастливых супружеских пар. Да и о чем писать, если у всех все одинаково?

Я тоже не буду утомлять читателя рассказом о том, как встретила меня семья, и что произошло за время моего почти девятимесячного отсутствия, потому что ничего заслуживающего общественного внимания, если не считать рождения сына, и в самом деле не произошло. Вот если бы жена мне изменила и привела в дом другого мужчину, если бы сын родился во время моего более длительного отсутствия, а дочь стала проституткой или наркоманкой, тогда, наверное, имело бы смысл рассказать об этом подробнее. Но ничего подобного, к счастью, не случилось, хотя и в семьях разведчиков случаются, конечно, и измены, и дети становятся на порочный путь — жизнь есть жизнь, и она не щадит никого!

По своему обыкновению, я заявился домой без всякого предварительного уведомления. С работы жене тоже не позвонили, потому что, получив указание прибыть в Москву, я сразу его выполнил, не посчитав нужным извещать об этом Центр.

На мой звонок Татьяна, не спрашивая, кто там, открыла дверь, и на лице ее отразилась такая гамма чувств, что все вопросы о том, как меня любили и ждали, отпали сами собой! Как когда-то в сочинском санатории, мы стояли, обнявшись, у входной двери, и, как и тогда, она прижалась ко мне, уткнувшись заплаканным лицом в плечо.

Меня всегда поражала необыкновенная способность прижиматься ко мне всем телом, так что между нами совершенно не оставалось ни малейшего свободного пространства. От ее ласк я почувствовал легкое головокружение и непроизвольно с такой силой сжал ее в своих объятиях, что она издала легкий стон, а рука моя, лежавшая на ее груди, вдруг стала влажной.

— Что у тебя там мокро? — целуя ее в мочку уха, спросил я.

— Что-что? — не пытаясь ослабить мои объятия, прошептала Татьяна. — Молоко, вот что!

Словно в ответ на ее слова из комнаты послышался сначала негромкий писк, а вслед за ним басовитые всхлипывания.

— Ванечка проснулся, — отстранилась от меня Татьяна. — Кормить пора.

Мы прошли в комнату, где, запеленатый до пояса так, что свободным оставались лишь пухлые ручонки, лежал в своей кроватке мой долгожданный сын. Увидев меня, он сразу перестал плакать, с интересом посмотрел на усатого дядю, а затем улыбнулся.

— Смотри, узнал своего папочку! — обрадовалась Татьяна.

Она расстегнула халатик и взяла сына на руки. Ванечка двумя руками ухватился за грудь и смачно зачмокал губами.

— Такой кусачий! — поморщилась Татьяна. — А теперь еще два зуба вылезли.

— А где Иришка? — вспомнил я про дочь.

— Скоро придет. Она у подружки на дне рождения.

И только она это сказала, как хлопнула входная дверь, и в квартиру ворвалась Иришка. Увидев меня, она взвизгнула от восторга и бросилась мне на шею. Вся семья снова была в сборе!

А через час, когда мы ужинали на кухне, Иришка строго глянула на меня и спросила:

— Папочка, а когда ты заберешь нас к себе?

— Видишь ли, мышка, — по привычке начал я, вспомнив игру, которую придумал, когда дочери было около пяти лет. Она начала учить алфавит, и я, уходя утром на работу, писал на листке бумаги печатными буквами разные слова и прятал записки ей под подушку.

Проснувшись, Иришка находила очередную записку и начинала ее читать. Если попадалась незнакомая буква, она обращалась к маме и, прочитав с ее помощью все слово, до следующей записки носила придуманное мной прозвище, пока как следует не запоминала все буквы. И так постепенно, побывав «мышкой», «зайчихой», «курицей», «черепахой», «стрекозой» и несколькими десятками других зверюшек, она выучила весь алфавит.

— Никакая я тебе не мышка! — внезапно возразила дочь, и я понял, что время, когда я, отвечая на ее вопросы, мог отделываться разными шуточками, безвозвратно ушло. Теперь с ней надо было разговаривать совсем в ином тоне.