Лев Гурский - Спасти президента

Меня так и подмывало унизиться до банального рукоприкладства. Но нет, теперь нельзя. Я снова общественный деятель, обязан мыслить политически. Даже домашние скандалы надо гасить малой кровью.

— Пойми, Александра, — проникновенно обратился я к лысой дряни и присел на край постели. — Настроения избирателей — очень серьезная фиговина, с ней шутить нельзя. Тебе в интересах дела придется еще походить в бойфрендах. Совсем уж недолго, до воскресенья. Потом я верну тебе все платья, колготки, все лифчики твои номер ноль. И накуплю тебе еще мешок такого же барахла. В салоне у Славки Цайца накуплю, сама выберешь... Два мешка! Слово кандидата в президенты.

— Кандидата от пидорасов, — буркнула Сашка. Сколько ни учил я ее хорошим манерам, она упорно называла наших геев по старинке, в духе незабвенного Хрущева.

— Не «пидоров» и не «пидорасов», — строго поправил я, — а сексуальных меньшинств. Даже на «голубых» теперь обижаются. Расизм, мол, разделение по цвету...

— А тебе-то чего обижаться? — зафыркала Сашка. — Ты же из этих... из большинств.

Так я и знал! Все мои объяснения влетели у нее в правое ухо и опять выпорхнули из левого. Что за дырявый лысый черепок! И почему меня вечно тянет к дебилкам, вроде этой? Первая жена была курицей, вторая — мороженой курицей, третья — навовсе олигофренкой с рожей пластмассового пупса. Эдипов комплекс мне подгадил, вот что. Тяга к дамочкам наподобие родной маман. Дурищей та была феноменальной: имея фамилию Изюмова, назвала сынулю Фердинандом. Устроила мне веселенькое детство, нечего сказать.

— Когда-нибудь ты у меня дождешься, — утомленно посулил я Сашке. — Прибью собственноручно за тупость и невнимание. Заруби себе на глупом носу раз и навсегда. Раньше я был идейным вождем национал-возрожденцев и мог ходить в натуралах. Но фишка не прокатила. Теперь мой основной электорат — геи, а стало быть, официально и я гей. Вокруг меня должны тусоваться только братцы по полу. Всего одна юбка рядом — и мой рейтинг упадет к чертовой матери...

— Он у тебя и так полпроцента. По телеку говорили, — со злым ехидством в голосе заметила дрянь. Она все не могла осознать, что я — публичный политик всероссийского масштаба. Когда подробности жизни писателя Ф. Изюмова гласно обсуждались на ТВ, сучка ревновала нелепейшим образом. Ни бельмеса не понимая в социологии, она почему-то считала себя самым крупным специалистом по подъему и спаду моего рейтинга. Я терялся в догадках, что же именно подразумевает она под этим словом и почему по-идиотски хихикает, когда слышит его с экрана. Ну до чего безмозглое создание!

— Полпроцента — тоже хороший результат, — наставительно проговорил я. — В четверку финалистов я уже попадаю.

— Подумаешь, радость, — хмыкнула Сашка. Как и все идиотки, она обожала спорить. — Хрена ль не попасть в четверку, раз кандидатов всего четверо! Президент, мордатый в пиджаке, Генерал... и ты.

Эта дрянь и фамилий-то конкурентов не помнила, зато внаглую ставила меня на самое последнее место. Положим, я и был на последнем, но зачем тыкать пальцем? Зачем нарочно меня злить? Сашка просто напрашивалась на крепкую зуботычину, из природного мазохизма. Лишь благодаря огромной силе воле я не опустился до вульгарного мордобоя.

— Важна не победа, важно участие, — сказал я, очень стараясь не разозлиться. — Это азы политики, дура! Раз высунешься, два высунешься, а потом тебя оценят. Мой роман «Гей-славяне» четыре года подряд выдвигали на разные премии. На английскую Букеровскую, французскую Гонкуровскую, американскую Пулитцеровскую и российскую премию МВД. И российскую я чуть не получил! В последний момент министра внутренних дел сняли. Обнаружили у него размягчение мозга...

Мой монолог Сашку ничуть не урезонил.

— Тем более! — упрямо заявила она. — Если тебе главное — просто засветиться покруче, а победа до лампочки, какого гималая мне преть в мужском прикиде? Могу и в обычном, в бабском, походить. Не убьют же тебя за это твои пидо... меньшинства.

— Меня — нет, — подтвердил я. — Я классик, меня не тронут. О тебе забочусь, дура ты беспросветная. Помнишь про Стеньку Разина и княжну?

Сашка сняла фуражку и задумчиво поскребла бритый затылок.

— Стенька Разин — это который «Ласковый май»? — неуверенно предположила она.

— Дегенератка, — опечалился я. — Потерянное поколение. Приучились водку жрать в парадных, без закуски и без повода. А кушали бы ее за семейным столом, по праздничкам, с папами-дядьями — знали бы тогда русские застольные песни... Разин — это народный герой из учебника истории. Тот, который из-за острова на стрежень, на простор речной волны...

— А чего княжна? — внезапно заинтересовалась Сашка. — Тоже с ним, из-за острова?

— В принципе да, — кивнул я. Надо было рассказать эту историю подоходчивее, на уровне Сашкиных извилин. — Тоже вместе с ним. Но не сразу, об чем и речь. Разин, он сперва тусовался с пацанами и набрал себе целый корабль сподвижников. Геев, ясен перец. Сели на корабль, поплыли по Волге. Видят — княжна плавает, подняли на борт. Сам-то Разин был бисексуал, соображаешь? Мог и так и эдак, по желанию. Вот и пожелал княжну.

— Круто, — оценила Сашка. — А княжну выловили живую или уже дохлую?

Я припомнил текст песни. О склонности Стеньки еще и к некрофилии там вроде ничего не говорилось.

— Живую, — сказал я. — Или около того.

— Хорошо, — успокоенно вздохнула моя сучка. Похоже, она уже сочувствовала бедной женщине.

— Сподвижники его, геи, скоро возбухли, — продолжил я. — Подняли гнилой базар: мы к тебе, дескать, со всей душой, имей нас сколько хочешь... а ты, падла, бабу себе выловил и нас разлюбил! Выбирай теперь — либо она, либо братва.

— А он? — с надеждой спросила Сашка. — Послал их на три буквы?

— Наоборот, — безжалостно ответил я. — Кинул ее обратно в Волгу. Прислушался, так сказать, к сигналам снизу. Политика — это искусство возможного. Поняла теперь, как опасно дразнить электорат? И если ты не хочешь, чтобы тебя тоже кинули...

— А княжна-то? — невежливо перебила маленькая дрянь. — Выплыла?

— Утонула, — сурово произнес я. — Слишком много шмотья на ней было надето. Платья разные, сарафаны, чулки-носки, бижутерия... Стенька, дурак, нарядил ее как куклу. Камнем на дно пошла.

Сучка замолчала, переваривая мой рассказ.

— Гондон твой Стенька, — тоскливо произнесла она наконец. — И меньшинства твои — зверье. В жизни с ними на один теплоход не сяду, хоть стреляй...

— Никто тебя не утопит, дебилка, — торжественно пообещал я. — До тех пор, пока ты будешь меня слушаться. Ведь будешь?

— Буду, — кисло сказала Сашка. Судьба княжны произвела на нее должное впечатление.

— И одеваться будешь так, как я велю?