Арина Коневская - Под псевдонимом «Мимоза»

Маша все пронзительнее ощущала, как сгущается тьма над Москвой — будто зловещая тень будущего расширялась и набухала над великим городом, принимая причудливо — отвратительные формы. И вовсе не удивилась, когда Трофим сообщил ей о готовящихся погромах в момент массовых митингов, которые соберутся в годовщину победы над ГКЧП. Однако и Фронт спасения не дремал: на очередном его совещании было решено созвать 20 августа свой митинг — параллельно ельцинистскому. И действительно в сей знаменательный день возле Дома Советов столкнулись два многотысячных потока, не перетекая друг в друга: с одной стороны — клеймили преступный режим и президента-узурпатора, с другой — неслись подобострастно-истерические крики: «Ельцин! Ельцин!», «Съезд — в отставку!». И гигантские волны людского моря вздымались полотнищами флагов над площадью Свободной России и с грохотом ударялись о мостовую…

К концу августа предгрозовая атмосфера накалилась до предела. Алевтина все чаще появлялась в штабе Фронта спасения, снабжая Сатинова сведениями, тайно исходившими от Корфа. А они были неутешительны: во время визита в Вашингтон Черномырдин подписал соглашение об «урановой сделке».

— Но в печати же об этом — ни гу-гу! А ведь это — государственное преступление, измена! — вскричал ошеломленный депутат.

— А вы, Савва Константинович, будто бы об этом раньше не подозревали?! Ведь еще в феврале к вам в Верховный Совет поступили сведения об этом проекте, ведь так? — пристально взглянув на него, спросила Аля.

— Да, конечно, но в чем толк-то состоит — никто тогда и не понял! Между Минатомом нашим и американским Министерством энергетики соглашение было. Но это же в мирных целях, ведь речь-то была о низкообогащенном, переработанном уране. Гм… кто знал-то, что мы почти всех своих запасов лишиться можем?! — медленно прозревал Сатинов.

— А что делает у вас господин Атрасов? Он что — тоже ФНС деньгами снабжает? — с вызовом спросила Алевтина.

— Между нами говоря, да, но только между нами, — прошептал лидер.

— Но ведь он и «демороссов» снабжает, он же с ними заодно! — не унималась Аля, — Как же так, Савва Константиныч, он ведь противника вашего поддерживает?

— Не знаю. Он мне всегда помогал, понимаете, Алевтина? Он мой друг, — отрезал Савва.

Его признание очень смутило Алю, но заподозрить Сатинова в двурушничестве она почему-то никак не могла. Начиная с первого дня их знакомства между ними возник какой-то нерушимый внутренний контакт, интуитивное ощущение душевного родства, о чем они не задумывались. Но взаимное притяжение, неуловимое разумом поначалу, продолжало неумолимо нарастать. Возможно, предчувствие неотвратимо приближавшейся катастрофы висело в самом воздухе столицы и обостряло их подсознание. Вскоре они поняли, что не могут больше друг без друга. И наконец, Савва решился пригласить Алю на свидание.

Дождливым вечером она подъехала к «Октябрьской», где притаившись под большим зонтом, он терпеливо ждал ее. Они молча направились в сторону ЦПКО, медленно шли по Крымскому мосту. И Аля поведала ему о своей жизни, о дочери. Он же сказал, что с женой своей Ульяной просто «тянет лямку». Интересов его она никогда не разделяла, наоборот, всячески препятствовала ему «соваться в политику». Ей удалось даже их сына, славного Витеньку, против отца настроить. И он, Савва, уже отчаялся что-либо изменить в своей семейной жизни. Если Ульяна раньше ревновала его сильно, — то теперь из-за стены вежливого равнодушия в ее глазах иной раз проскакивали искры затаенной враждебности.

Дождь усилился, когда они подошли к «Парку Культуры». Неожиданно Савва взял руку Алевтины, и приблизив к своим губам, прощаясь с нею, прошептал:

— Что хотите, делайте со мной, Аля! Но я не могу больше без вас!

В тот же вечер она призналась Маше, что любит Сатинова. Со страхом взглянув на счастливо-рассеянное лицо Алевтины, верная Мимоза запричитала:

— Ты с ума сошла! Ведь он женат, у него сын. Иди на исповедь срочно, езжай к отцу Артемию, умоляю! Делай, что угодно, только — не это!

Тем временем разведчики из отряда Трофима Золотова сообщали, что президент за последние дни чрезвычайно оживился, побывав у таманцев и кантемировцев. А в Кубинке и Наро-Фоминске усилилась подготовка спецподразделений. На некоторых же полигонах Подмосковья творилось вообще нечто непонятное и ранее невиданное: там упражнялись крепкие парни в гражданской одежде, взявшиеся неизвестно откуда. И вскоре разведка Союза офицеров перехватила совершенно секретный приказ премьера Черномырдина о приведении Вооруженных Сил в повышенную боеготовность.

Самое удивительное, что в тот момент еще была возможность прекратить всяческие заседания съезда, и для этого необходимо было только одно — чтобы всего лишь несколько десятков народных избранников отказались от своих полномочий. И такие мгновенно нашлись — те, кто был на все готов ради баксов и столичных квартир. Однако в последнюю минуту хозяин Кремля почему-то не согласился на мирный вариант, отказался от бескровного выхода. Что за причина скрывалась за его странным решением? не мог же он так запросто отступиться от вожделенной цели — ведь для него самого это был бы легчайший способ полного захвата власти в свои руки! Какие-то чудовищные силы за его спиной, жаждали крови. Не иначе!

Вечером 21 сентября провозглашение президентом по Второму каналу указа 1400 — явилось зловещим знаком начала государственного переворота! Однако миллионам наших сограждан, измученных борьбой за выживание, давно уже казалось, что яростный бой за власть идет где-то в заоблачных высях, невероятно удаленных от их повседневной жизни. Простым людям было просто не до того…

И даже те сотни тысяч, кто ежевечерне со страхом и трепетом приникал к экранам, те, кто не до конца утерял гражданские чувства, — и они продолжали гадать: что же дальше? Всколыхнулась лишь столица, где с самого утра слухи о предстоящей схватке молнией разнеслись по городу. А вечером на Краснопресненскую набережную стали съезжаться взъяренные депутаты. Дом Советов загудел как растревоженный улей.

— И все-таки он посмел, этот негодяй! — с яростью вскричала Алевтина и бросилась звонить Савве, но уже не застала его. В тот же миг заверещал телефон у Маши: пристально следивший за событиями по CNN и немецким каналам, Корф строго напомнил ей о своем приказе: ни во что не встревать!