Анджей Выджинский - Последняя ночь в Сьюдад-Трухильо

— Ты говоришь это с ненавистью, Майк. А я вовсе об этом не думала.

— Так о чем же ты думаешь, черт возьми, скажи мне, наконец, о чем?

Она украдкой утирала слезы.

— Я платок забыла — у тебя…

Я достал платок и вытер ей слезы.

— Мне казалось, что ты не покинешь меня, во всяком случае пока нам хорошо вместе… Я отдаю тебе свою жизнь, но не могу дать то, чего ты просишь, потому что для меня это — пустой звук. Скажу тебе больше: выполнение такого условия унизило бы тебя в моих глазах, убило бы то, что для меня важнее всего. Гарриэт, не уходи от меня.

Она взяла бокал.

— Хочется выпить… Ты не боишься, что я начну тут плакать? Я тебя перестала понимать. Не понимаю ни твоей любви, ни твоего страха… Мы не можем договориться по такому простому вопросу, а это лишь начало нашего пути, что же будет потом?

— Потом ты уйдешь, а я буду ждать, пока ты вернешься.

— От другого… И ты бы меня принял?

— В некотором смысле никто не может тебя отнять… Гарриэт, оставим это, не надо об этом говорить…

Она с трудом сдерживала рыдания. Я отсчитал деньги, оставил их на подносике с полупустыми бокалами, и мы вышли на улицу.

Мы пошли к моему дому. Гарриэт остановилась у ворот.

— Майк, подожди!

— Идем ко мне. Выпьем еще немножко, может, поедим и пойдем спать. Ты летишь завтра в два?

— Да, но в двенадцать я должна быть в бруклинской конторе «Пан-Ам» на 459 Фултон-стрит.

— Ладно. Я вовремя доставлю тебя.

— Майк… я не хочу идти к тебе. Позови такси, я поеду в гостиницу. Так будет лучше.

— Я бы очень хотел, чтобы ты осталась со мной.

— Ты позовешь такси?

— Моя колымага стоит во дворе.

— Нет, не надо. Поймай такси.

— Иди, Гарриэт, я отвезу тебя. Ты всегда, если будут какие дела, звони мне. Я буду возить тебя всюду, куда потребуется. Ты основательно сэкономишь на такси, эти деньги тебе пригодятся на подвенечное платье…

— Перестань! — крикнула она.

— Прошу прощения, Гарриэт.

Мы сели в машину, я включил мотор.

— Майк…

— Хочешь остаться у меня?

— Нет, отвези в гостиницу.

Хулио Оливейра посещал все ночные рестораны Сьюдад-Трухильо и знал, в каких лучше всего кутить. Он обошел вдвоем с Мерфи все кабаре в центре и теперь, уже с некоторым усилием, слегка пошатываясь, они добрели до предместий и закружили по узким улочкам, провонявшим тухлой рыбой и гнилыми фруктами.

Здешние рестораны были не такие шикарные и чистенькие, как в новых кварталах, но Мерфи быстро понял, что тут веселей, беззаботней и нет той особой натянутости, которую вносят с собой изысканно одетые люди. И уж, наверняка, среди этих доминиканцев, сидящих за столиками, запятнанными жиром, липким фруктовым соком и кисло пахнущим вином, меньше было шпиков.

Они вошли в таверну «Гавана», встроенную в толстые стены старинного здания. Оливейра, который год тому назад побывал в Испании, уверял, что эта таверна чем-то напоминает ему ночные кабачки в Барселоне.

Мерфи оглядывал зал. В глубине он увидел одуревшего от хмеля гитариста с громадной нижней челюстью. Полусонные девушки с грубо размалеванными щеками и губами сидели у стойки бара, подпирая руками отяжелевшие головы. Около гитариста стояла полуголая женщина в пурпурной накидке, свободно свисающей с плеч; Мерфи отметил ее дикую, классически южную красоту, полные губы и длинные ресницы, высокий взлет бровей и нежные подвижные ноздри тонкого носа.

— Это великолепная танцовщица, — сказал Оливейра. — .Ее зовут Моника Гонсалес.

За столиками сидели парочки, прижавшись друг к другу, и словно ждали сигнала, чтобы начать веселиться. На всех стенах висели плакаты с изображением генералиссимуса Трухильо.

Они уселись за столик. Оливейра бросил на гитару банкнот. Гитарист лениво взял банкнот и сунул его под свою плоскую черную шляпу с полями, закрывающими лицо до половины. Он еще ниже надвинул шляпу на глаза и кончиками пальцев ударил по струнам.

Пурпурная накидка упала с обнаженных плеч танцовщицы. На Монике Гонсалес были узкие трусики, открывающие весь живот; из-под коротенького болеро, висящего на двух ленточках, при каждом движении виднелись идеальной формы груди — лишь два кружочка размером в полдолларовую монету прикрывали соски.

— Боже ты мой, — шепнул восхищенный Мерфи, — вот это куколка!.

До прихода в «Гавану» они основательно выпили в кабаре «Ла Альта Грасиа» и поклялись в дружбе до гроба. Несмотря на этот дружеский союз, Оливейра пил меньше, чем Мерфи, время от времени пропускал свою очередь, стараясь, чтобы Мерфи этого не заметил. Однако и его движения стали не очень уверенными.

Он положил руку на плечо Мерфи.

— Что будешь пить, Джеральд? Заказывай, что душе угодно, я тебе слова поперек не скажу, хоть бы ты все бутылки здесь опорожнил, я тебе говорю, Джеральд, выбирай, что хочешь, я плачу… Или закажем хорошее старое вино, у этого типа с крысиными усами есть хорошие вина в погребе, — он показал на хозяина таверны.

Мерфи, как загипнотизированный, смотрел на бедра танцующей Моники Гонсалес. Уставившись на нее, слушая все более быстрое и звонкое щелканье кастаньет, он пробурчал, не поворачиваясь к Оливейре:

— Закажи мне, брат… двойное шотландское виски. Порядочное шотландские виски.

— Si, senor, — услыхал Мерфи басистый голос: рядом с ним стоял плечистый мулат с крысиными усами.

Гитарист рвал струны в ускоренном темпе гуарачи и подпевал теплым, лирическим баритоном. Мерфи, завороженный, смотрел на извивающееся гибкое тело танцовщицы. «Господи, вот это девушка! — думал он, — Такое тело можно только выдумать. Шляешься вот так по свету и даже в голову тебе не приходит, что бывает такое тело!»

Оливейра ударил его ребром ладони по загривку.

— Джеральд, у тебя один глаз уже выскочил, на ниточке болтается… Не надо так таращиться, попозже пойдем в один веселый домик, там ты увидишь девочек получше, чем те, которых у вас в кино показывают.

— А с этой, — спросил Мерфи, — с этой нельзя бы? Ты ее знаешь, Хулио? Пошла бы она со мной? А?

— Моника Гонсалес? Я, кажется, тебе говорил, — это одна из самых лучших танцовщиц в самой скверной республике мира. Она разозлила сына Трухильо, и ее выгнали из балета доминиканской оперы. И в больших ресторанах ей полиция запрещает танцевать. Теперь она уже сходит с круга. Пьет слишком много, а это приканчивает танцовщиц.

— Такую девочку выгнать, господи! Ты бы такую не выгнал, а, Хулио? Ну, скажи, выгнал бы или нет? Но посмотри, она ведь вовсе не конченная…

— Понимаешь, Джеральд, она все-таки конченная, она устает от танца. Алкоголь, табак, недосыпание и такая жизнь — это губит сердце. Танцовщицы — они не могут жить такой жизнью.

— Но по ней не видно, чтоб она была конченная, господи, сам погляди! Хулио, она вовсе не выглядит так! — упорствовал Мерфи.