Данг Тхань - Икс-30 рвёт паутину

Что касается правонарушений, то когда они происходят в Америке — ущерб наносится американцам, а когда во Вьетнаме — вьетнамцам. Думается, что вопрос здесь не в суверенитете или во вмешательстве, а в нарушении законности со стороны индивидуумов. То же самое и в Сайгоне. Печать ежедневно сообщает о тысячах убийств, грабежей, изнасилований, жертвами которых являются вьетнамцы. То есть это лишь проблема взаимоотношений между личностями, ведь нет же никаких оснований говорить, что вьетнамцы тем самым покушаются на свой собственный суверенитет, не так ли?

Сказав это, Фулитстон сделал вид, что задумался, выжидая, какова будет реакция То Лоан. Заметив на её лице разочарование и неудовлетворённость, он продолжал:

— Я уже сказал, что в нашей стране убийства и грабежи отнюдь не редкость. Это естественно. Преступники — это всегда бедняки, и верно говорил Ломброзо, что они врождённые преступники. В вашей стране то же самое. Но до степени жестокости, варварства ни с чем не сравнится случай, произошедший на днях в ваших родных местах. Этот случай наверняка взбудоражит общественность, вызовет волну возмущения. Вы знаете, о чём идёт речь?

— Нет, — ответила То Лоан тоном, будто ожидая неожиданного поворота событий на экране. — В газетах ничего пока не было.

— Если вы готовы простить меня за злоупотребление вашим терпением, я расскажу. Конечно, для вас, как юриста, обладающего глубокими знаниями юриспруденции, я изложу это дело со всеми необходимыми деталями, так что это не будет просто журналистский репортаж. Но дабы не уклониться от темы, хотел бы задать вам ещё один вопрос, чтобы закончить интервью, которое было чрезвычайно насыщенным по содержанию и весьма полезным для меня…

— Спрашивайте.

— Как демократ, я восхищён вашим мужественным участием в политической деятельности. Поэтому хотелось бы спросить о вашей цели в борьбе против так называемого насилия в Сайгоне в настоящее время. Борьба во имя защиты чего? Вашей ли родины, семьи или коммунистических идеалов?

— Я не коммунистка. Мне ещё не доводилось изучать коммунизм. Но если коммунисты борются против иностранной агрессии, за независимость моей родины, за процветание моей страны, то я бы хотела стать коммунисткой. А сейчас, как патриотка, я борюсь лишь в защиту своей родины…

— И в защиту семьи? — вставил Фулитстон.

— Да, конечно! — продолжала То Лоан. — Конечно, и в защиту своей семьи. Ибо семья — это ячейка родины.

— Вы бы пожертвовали жизнью для защиты своей семьи?

— Для родины, для семьи мне не жаль ничего.

— Давайте закончим на этом интервью. Благодарю вас. Теперь я расскажу вам то, что обещал. Это странное, но и исключительно жестокое дело, вы будете потрясены. Я участвовал в разбирательстве этого дела в качестве корреспондента.

— И наверняка запутанные и странные моменты с точки зрения юриспруденции придали перу журналиста и юриста по совместительству дополнительный яркий колорит.

— Да, это так. Сделанные на месте фотографии также дают возможность глубже и шире взглянуть на события. Позвольте начать моё изложение с этих фотографий. Дело произошло в красивом особняке на берегу Ароматной реки, в пяти километрах к юго-востоку от города Хюэ. О, этот особняк очарователей, как в сказке! Да к тому же ещё и вызывающее столько чувств название его: Бонглай!

— Как вы сказали? — побледнела взволнованная То Лоан.

— Бонглай. Не думал, что столь волшебное место станет местом трагедии, — ответил Фулитстон печальным голосом. Он видел состояние То Лоан, начавшей терять спокойствие, и продолжал столь же грустно: —…И мостик Ламкиеу, — Фулитстон особо подчеркнул название, — этот изящный мостик, соединяющий виллу с садом, также был свидетелем злодеяния убийц!

От этих слов То Лоан вся вздрогнула и голос её сорвался:

— Что… что там произошло?

Оп открыл кожаную папку, достал альбом фотографий, потом встал и протянул их То Лоан:

— Поймите, я настолько взволнован, что не могу говорить, пусть они заменят слова.

Она поспешно открыла альбом. Едва взглянув на первое же фото, почувствовала, как всё вокруг поплыло.

Фулитстон стоял, скорбно склонив голову, как в минуту молчания.

Вилла Бонглай на берегу Ароматной реки, в пяти километрах от города Хюэ.

Прежде этот дом принадлежал компрадору, построившему его для своей второй жены. Новым хозяином особняка стал Фам Суан Фонг, который приобрёл его и переехал в него в 1953 году. Прежнему владельцу обстановка здесь показалась неспокойной, и он вместе с семьёй уехал в Сайгон. Фам Суан Фонга в этих местах не знали. Одни, отмечая его степенный возраст, привычку всегда носить томные очки и манеру изящно говорить, приняли незнакомца за интеллигента, который разошёлся в мнениях с баодаевцами и поэтому перебрался сюда, чтобы просто отдохнуть. Другие, видя, с каким азартом он занимался греблей, считали, что он спортсмен. Третьи, обратив внимание, что он часто появлялся в рабочих посёлках и при этом обычно говорил о морали и выражал готовность помочь неимущим семьям лекарствами и деньгами, предполагали, что он из бывших учителей, сохранивший чувства благотворительности.

Никто никогда не слышал, чтобы в семье Фам Суан Фонга поднимали голос друг на друга, так же как и на посторонних. Все считали, что он хочет жить в спокойствии, что он не падок на славу и богатства. Тем не менее биография его была хорошо известна в двух местах: в отделе безопасности сил освобождения провинции Тхыа-тхиен и в Центральном разведывательном управлении США.

Его отец, Фам Суан Де, в годы первой мировой войны, будучи наёмным солдатом, попал во Францию. К 1920 году он демобилизовался офицером. Затем Де стал служить в легионе Нгуен Кхоа К…, который в ту пору был губернатором провинции. Между слугой и хозяином установились близкие отношения, хозяин доверял Де: когда он поручал ему нести шкатулку с драгоценностями, то сам следовал за ним с плетью. Де начал идти в гору в 1930 году, когда он помог хозяину в разработке планов подавления революционного движения. После того как Нгуен Кхоа К… получил повышение и обосновался в Хюэ, Де заполучил должность помощника начальника уезда в Вине.

От двух жён у него было несколько детей, которым уделялось слишком мало внимания, так что в конце концов остался единственный сын — Фам Суан Фонг. Пользуясь поддержкой со стороны Суаня, руководителя агентурной сети в Центральном Вьетнаме, и своего старого хозяина, Де думал лишь о том, как дать образование сыну, чтобы после получения им диплома французы могли бы назначить его на должность помощника начальника уезда.

Он не жалел средств дли этого и направил Фонга в Ханой, где у него было больше связей, чем в Вине или Хюэ.