Франсуаза Жиру - Шантаж

— Я бы понял, если бы ты хранила письмо в сейфе… Лучше всего в Швейцарии.

Он встал.

— Ладно. Только не будем паниковать.

«Что сделано, то сделано, и ничего не изменишь», — повторял он прежде слова Шекспира, предупреждая всякое выражение сожаления или тревоги. В расчет можно принимать только настоящее, с которым надо справиться, — ради будущего…

Она спросила, что ей делать.

— Ничего. Если понадобится, мой секретарь найдет тебя.

Она проводила его до двери, подставила щеку для поцелуя — но на этот раз уклонился он.

Из машины он позвонил министру внутренних дел, обедавшему с журналистами, попросил побыстрее от них отделаться и быть у него к 15 часам.

Когда министр вернулся к столу, метрдотель разносил пирожные с кремом.

— Из членов кабинета у вас лучшая кухня, господин министр, — сказал ему толстяк в очках.

— Можете поверить Эрберу, он знает в этом толк, — заверил его сосед.

Отделаться, отделаться… С этими людьми нужно быть осторожным.

Дружба между президентом и министром была давняя, отмеченная неизбежными в политической жизни шрамами, которые, впрочем, не дали ей прерваться. Каким бы горьким ни казалось второму долгое безразличие первого, ему никогда не удавалось окончательно порвать с ним. Всякий раз, когда его призывали, он мчался, исполненный желания высказать тому свое «фэ» и отказаться от очередного предложения. Но какая-то колдовская сила останавливала его, превращая снова в партнера, соучастника, спутника Солнца.

Случай помог окончательно сломить постоянно возникавшее у него желание вырваться из-под этой власти. В самый разгар избирательной кампании машина «оруженосца» перевернулась, столкнувшись с грузовиком. Позже он узнал, что его партнер примчался ночью за 600 километров, оставив в самый «неподходящий» момент поле боя опасному сопернику. Просидев 48 часов в больнице, пока хирург не сказал: «Вне опасности», он только после этого вернулся к делам, встряхнул свою приунывшую команду, сочинил листовку, в которой намекал, что сей несчастный случай можно толковать и как покушение, составил афишу…

Вечером, после второго тура голосования, когда оба они могли праздновать победу, в больнице раздался звонок:

— Ублюдок несчастный, из-за тебя я потерял тысячу голосов! И долго ты собираешься еще разлеживаться?

Министр пешком дошел до площади Бово и был тотчас введен к президенту. Тот заканчивал легкий обед, на который пришедший взглянул не без вздоха сожаления — его собственные обильные трапезы становились ему в тягость.

Встреченный на «ты», он понял, что его пригласили по личному вопросу. Личная жизнь президента была не из простых. Он знал о ней все, что должно знать министру внутренних дел, располагающему для этого нужными средствами. Однако был удивлен, услышав о Клер и о том, что следует немедленно подключить ее телефон к системе прослушивания. Поскольку он обязан был, если только сие не исходило от премьер-министра, дать министру связи какие-то обоснования, он пожелал узнать, в чем тут дело.

— Неважно, — ответил президент. — Это приказ.

— Ладно. Значит, ты с ней снова встречаешься? — спросил министр, явно задетый тем, что узнал об этом только сейчас.

Брошенный на него взгляд дал ему понять, что переходить эту границу, охраняемую даже от него, не следует.

— Я встречаюсь с кем хочу, — сказал президент. — Вопрос не об этом. Мне надо знать все, что она делала за последние годы, с кем общалась, как живет, имена друзей, расходы — все!

Это можно было выяснить, но все же если бы он сказал — зачем?..

Министр ушел, выслушав рассказ о событиях минувшей ночи, снабженный деталями, которые по его просьбе выяснила у Клер секретарь президента: цвет, форму и, если известно, название фирмы, изготовившей сумочку, подробный перечень содержимого сумочки и красного бумажника, а также имена людей, которые могли знать о том, что в тот вечер у нее была с собой крупная сумма денег.

Что же касается самого письма…

— Несколько строк, написанных мной лично, — сказал президент, — которые ни у кого не должны оказаться в руках!

Последующие дни принесли массу неприятностей мелким жуликам и оказались весьма удачными для полиции. Одна подобранная в кинотеатре сумочка содержала список адресов, позволивших найти убийцу двух женщин, а другая — выйти на крупного мошенника.

С полсотни парижанок, носящих сумочки, похожие на описанную Клер, были вынуждены предъявить свои документы в полиции. Одной из них это весьма не понравилось, и она написала в вечернюю газету. Другая попробовала скрыться — в сумочке оказался револьвер калибра 7,65. Был также найден бриллиант, украденный накануне у известного ювелира женой банкира, пригрозившей, что покончит с собой.

В пятницу вечером, когда Клер заканчивала сборы в дорогу, ей позвонил министр внутренних дел и попросил принять его на несколько минут.

— Я знаю, что вы завтра утром улетаете в Нью-Йорк, но если позволите, я могу заехать немедленно.

Она согласилась, не успев удивиться, что тому известно о ее отъезде. Натянула платье, взбила челку и немного прибрала в большой комнате, которую обставила так, чтобы в организованном беспорядке держать под рукой все нужное для повседневной жизни, отдалив только столик для рисования и полки с рабочими документами. Долгое время эти стены украшали одни афиши, пока успех ее тканей и набивных изделий не позволил купить сначала одну хорошую картину, затем вторую, повергшую ее мать в великое изумление.

Она наполнила судок льдом — этим делом когда-то, оставаясь ужинать, занимался министр внутренних дел, прозванный ею Поллуксом, неизменно бубня при этом, что ему пора, что его ждет Жанна. Засидевшимся гостям Клер готовила невероятные блюда, сервируя стол на кухне.

В конце концов, когда подросли дети, Жанна развелась с ним, повторяя, что можно ревновать мужа к женщине, но не к политике, и пожелав всяческих радостей своей преемнице. Однако Поллукс никем не заменил ее, поняв с годами, что хорошей секретарши и верной прислуги, единолично заправляющей хозяйством, ему вполне достаточно, а остальные супружеские обязанности куда лучше исполняют другие дамы, к которым он мог приезжать в любое время или вовсе не приезжать, если его задерживал Кастор, не подвергаясь при этом головомойке…

Ожидая в глубине одной из тех мрачных зал, в которых в провинции проводятся собрания, Клер доставала блокнот и рисовала Поллукса и Кастора эдакими воробьями, летевшими на помощь терпящим бедствие, или повисшими на ветках грушами, либо убивающими Линсея, которому она придавала облик их противника.

— Почему воробьи? — спрашивал Кастор, который охотнее увидел бы себя в облике орла. — Почему груша?