Грэм Грин - Наемный убийца

Он подошел к ней и сказал:

— Разрешите помочь вам поднести чемоданы?

— О, если это вас не затруднит, — обрадовалась она.

Он стоял, слегка наклонив голову, чтобы она не увидела его заячьей губы.

— Как насчет сандвича? — спросил он. — Путешествие было нелегким.

— Разве уже открыто? — удивилась она. — Так рано?

Он попробовал дверь.

— Да, уже открыто.

— Это приглашение? — спросила она. — Вы хотите разориться?

Он взглянул на нее с легким удивлением. На ее улыбку, на маленькое чистое лицо, на глаза, расставленные чуть-чуть слишком широко. Он не привык к естественному дружелюбию. Он сказал: «Да-да, я плачу», — внес чемоданы и постучал по прилавку.

— Что будете есть? — спросил он.

Он стоял отвернувшись. Он не хотел пока ее пугать.

— Здесь богатый выбор, — сказала она. — Бобы во всех видах, прошлогодние бисквиты, сандвичи с ветчиной. Я остановлюсь на сандвиче с ветчиной и чашке кофе. Для вас это накладно? Если так, обойдемся без кофе.

Он дождался, пока буфетчица снова уйдет, пока девушка откусит большой кусок сандвича, так что если бы она захотела, то все равно не смогла бы закричать, и обернулся к ней. Он был озадачен: девушка не выразила отвращения, а улыбнулась настолько, насколько это можно было сделать с полным ртом…

— Мне нужен ваш билет. За мной гонится полиция. Я на все пойду, чтобы получить ваш билет.

Она проглотила хлеб и закашлялась. Сказала:

— Ради бога, стукните меня по спине.

Она сбивала его с толку. Он не привык к нормальным человеческим отношениям, и это действовало ему на нервы.

— У меня есть пистолет, — сказал он и добавил неуклюже: — Я дам вам вот это взамен.

Он положил листок на прилавок, и она прочла его с интересом, не переставая кашлять: «Первый класс. До самого…»

— Так я же могу за него еще деньги получить. Что ж, это неплохой обмен, но при чем здесь пистолет?

— Билет, — потребовал он.

— Пожалуйста.

— Со станции вы пойдете вместе со мной. Я не хочу рисковать.

— А почему бы не съесть сначала сандвич с ветчиной?

— Молчать. Мне некогда слушать ваши шуточки.

— Я люблю настоящих мужчин. Меня зовут Энн. А вас как?

Поезд снаружи засвистел, вагоны двинулись, как длинная полоса света в тумане, и пар помчался вдоль платформы. Рэвен на секунду отвернулся от нее; она подняла чашку и плеснула ему в лицо горячий кофе. Боль заставила его откинуться и прижать ладони к глазам, он зарычал, как зверь, — это была настоящая боль. То же чувствовал старый министр обороны, и женщина-секретарь, и его отец, когда скамейка ушла из-под ног и шея приняла груз тела. Его правая рука потянулась к пистолету, спиной он прижался к двери. Люди заставляли его терять голову. Он сдержался, с усилием победил боль ожога, мучения, толкавшие его к убийству.

— Ты под прицелом. Подними чемоданы. Иди впереди, — сказал Рэвен.

— Ты под прицелом. Подними чемоданы. Иди впереди с бумажкой.

Она подчинилась, сгибаясь под тяжестью чемоданов.

— Передумали? Могли бы доехать до Эдинбурга. Хотите сделать остановку? — спросил контролер.

— Да, — сказала она. — Да, именно так.

Он вынул карандаш и принялся писать что-то на листке. Энн хотелось, чтобы он запомнил ее и ее билет. Быть может, потом будут выяснять.

— Нет, — сказала она. — Я дальше не поеду.

И прошла за барьер, думая: «Он не забудет обо мне сразу».

Длинная улица бежала между маленькими пыльными домами.

— А теперь мне можно уйти? — спросила она.

— Ты что, думаешь, я дурак? — сказал он со злостью. — Иди дальше.

— Вы можете взять один из чемоданов.

Она бросила чемодан на мостовую и пошла дальше. Рэвену пришлось поднять его. Чемодан был тяжелым, Рэвен взял его в левую руку: в правой был пистолет.

— Так мы в Ноттвич не попадем. Нам нужно было повернуть направо за угол, — сказала она.

— Я знаю, куда идти.

— Хотела бы и я знать.

Маленькие дома бесконечно тянулись в тумане. Было еще очень рано. Женщина вышла из двери и забрала молоко. Энн увидела в окне бреющегося мужчину. Она хотела закричать, но тот был словно в другом мире. Она могла представить себе его тупой взгляд, медленную работу мозга, прежде чем он поймет — что-то не в порядке. Они шли дальше. Рэвен на шаг сзади. Она раздумывала, не обманывает ли он ее; должно быть, его ищут за что-то очень серьезное, если он в самом деле готов выстрелить.

Они шли дальше. Рэвен на шаг сзади. Она раздумывала, не обманывает ли он ее; должно быть, его ищут за что-то очень серьезное, если он в самом деле готов выстрелить.

Она высказала свои мысли вслух:

— Это что, убийство?

Шепоток страха донесся до Рэвена как что-то знакомое, дружеское. Он привык к страху. Страх жил в нем уже двадцать лет. Он ответил без напряжения:

— Нет, меня не за это ищут.

— Тогда вы не посмеете стрелять, — вызывающе бросила она.

Но у него был готов убедительный ответ, убедительный, потому что был правдой:

— Я в тюрьму не пойду. Пусть уж лучше повесят. У меня отца повесили.

— Куда мы идем? — снова заговорила она, все время настороже в ожидании своего шанса.

Он не ответил.

— Вы знаете эти места?..

Но он уже свое сказал.

И внезапно ей представился случай. У писчебумажной лавочки, глядя на витрину, заваленную дешевой бумагой, ручками и бутылками чернил, стоял полисмен. Она почувствовала, как приблизился Рэвен, все произошло слишком быстро, она не успела ничего решить, как они уже миновали полисмена. Было поздно кричать, полисмен был в двадцати ярдах, он уже не успеет на помощь. Она сказала вполголоса:

— Должно быть, это убийство.

Повторение заставило его заговорить:

— Вот она, ваша справедливость. Всегда думаете самое плохое. Они клеят мне грабеж, а я даже не знаю, откуда эти бумажки взялись. — Рэвен не мог переменить руку, боясь отпустить пистолет. — Если человек родился уродом, то у него нет шансов в жизни. Это еще со школы начинается. Даже раньше, — сказал он.

— А что такое у вас с лицом? — спросила она. Ей казалось, что, пока он говорит, остается надежда. Должно быть, труднее убить человека, с которым вас что-нибудь связывает.

— Губа моя, конечно, разумеется.

— А что у вас с губой?

— Ты что, хочешь сказать, что не заметила?

— А-а, — сказала Энн, — вы, наверно, имеете в виду вашу заячью губу. Я видела вещи и похуже.

Они миновали маленькие грязные дома. Она прочла название новой улицы: авеню Шекспира. Они теперь были на самой окраине Ноттвича. Здесь спекулянты строили дома для продажи в кредит. Энн подумала, что Рэвен привел ее, чтобы убить в поле за жилым районом, там, где трава была затоптана в глину и торчали пни вырубленного леса. Они прошли мимо дома с открытой дверью, куда в любое время дня можно было зайти и осмотреть его, от маленькой квадратной спальни до маленькой квадратной гостиной, ванной и туалета у лестницы. Большой плакат гласил: «Десять фунтов задатка — и дом ваш».