Ричард Штерн - Вздымающийся ад [Вздымающийся ад. Вам решать, комиссар!]

Башня вздымалась, стремительная, чистая и сияющая, на высоту ста двадцати пяти этажей, считая от уровня улицы до ресторана на крыше. Над ним уходила острием к облакам радио- и телевизионная антенна.

По сравнению с двумя корпусами Всемирного торгового центра, которые стояли поблизости, Башня казалась стройной, тонкой и почти хрупкой. Но своими корнями она глубоко укрепилась в прочной скале, уходя на восемь этажей под землю, а ее заботливо рассчитанное ядро и внешние конструкции имели прочность закаленной стали.

Когда она будет полностью обжита, в ее канцелярии, студии и магазины войдет около пятнадцати тысяч людей; в день она сможет принять свыше двадцати пяти тысяч посетителей.

Ее коммуникации состоят из телефонных, радио- и телевизионных систем, которые работают в подземных этажах и охватывают напрямую или через спутники почти все полушарие.

Она может разговаривать сама с собой, этаж с этажом, от подвала и до сияющего шпиля.

Она вздымалась этаж за этажом, чудо, которое было видно всем.

Огромные краны поднимали стальные конструкции на нужные места и удерживали их там, пока не смолкал безумный грохот клепальных машин и не наставала тишина, свидетельствовавшая, что все закреплено; когда краны заканчивали работу на одном уровне, они начинали поднимать друг друга, как некие разумные чудовища, на новые места, где весь процесс повторялся.

Вместе с ростом каркаса в здание вплетались его жилы, нервы и мускулы: километры кабелей, труб, проводов, отопительные, вентиляционные и кондиционерные каналы, водопроводные и канализационные системы, — и всюду, всюду камеры и мониторы, по которым следили и контролировали внутреннее состояние здания, его здоровье и его жизнь.

Датчики передавали информацию о температуре, о влажности, о давлении и качестве воздуха; вычислительные машины обрабатывали данные, оценивали их и выдавали инструкции, продолжать так же и дальше или что-либо изменить.

В десяти верхних этажах, которые все еще освещены заходящим солнцем, температура выше, чем следует? Увеличить приток холодного кондиционированного воздуха.

Десять нижних этажей, оказавшихся в тени, остывают слишком быстро? Уменьшить приток охлажденного воздуха и к тому же открыть тепловую магистраль.

Здание дышало, управляло своими внутренними системами, спало, как спит человеческое тело: сердце, легкие, остальные органы работали под автоматическим управлением, и без устали пульсировали по нервам импульсы от мозга.

Основным цветом Башни был цвет старого серебра — стальной скелет покрывали плоские панели из оксидированного алюминия; все здание было пронизано десятками тысяч окон из дымчатого закаленного стекла.

Башня стояла на удачном месте и своей высотой доминировала в центре города. Колонны, достигавшие третьего этажа, образовывали у ее подножья полукруглые арки. Огромные двери вели в двухъярусные холлы к лифтам, которые находились в ядре здания, к лестницам, к эскалаторам и к магазинам, находившимся тут же.

Ее придумали, спроектировали и построили люди, относившиеся к ней иногда с любовью, иногда с ненавистью, потому что, как все грандиозные проекты, эта Башня быстро приобрела собственный характер и никто, близко связанный с ней, не мог обойтись без личного к ней отношения.

Очевидно, здесь существует обратная связь. То, что человек создает своими руками или разумом, становится частью его личности.

И вот Башня возвышалась там в свете утра, и ее вершины касались первые лучи солнца, пока весь город еще спал в сумерках; и тысячи людей, которые участвовали в ее создании и строительстве, никогда не смогут забыть этот день.

В эту пятницу на Тауэр-плаза с самого утра уже были сложены штабели полицейских барьеров. Рабочие муниципалитета расставляли их идеально ровными рядами. За барьерами пока никого не было.

Небо было ясным, синим и бескрайним. Легкий ветерок долетал на площадь со стороны бухты, свежий, пахнувший морем. Флаги на площади весело трепетали. Два патрульных, ожидавших прибытия подкреплений, стояли под аркой.

— Слава Богу, что хоть сегодня не будет политики, — сказал постовой Шеннон. — Все эти политические митинги… — он покачал головой. — Некоторые так увлеклись политикой, что просто ужас. Перевод времени, и только.

Он посмотрел вверх, на гордо взметнувшееся ввысь сооружение. — Она едва не достает до неба. Просто подавляет эту людскую суету.

Постовой Барнс ответил:

— Мне нравятся люди, которые ни во что не вмешиваются.

Барнс был негр. Он изучал социологию в университете, ожидал в ближайшее время чина сержанта и мечтал дослужиться как минимум до капитана. Он улыбнулся Шеннону:

— Послушать ирландцев, так все они миролюбивые, терпеливые, спокойные, ласковые, осторожные и терпеть не могут насилия. Но те оба янки, что орудуют в Лондондерри, дружище, совсем не похожи на добрых христиан, а?

— Это только когда их спровоцируют, — ответил Шеннон и при этом постарался примирительно улыбнуться. — Но я не утверждаю, что готовность к провокации не сидит у них внутри как мышь в сыре.

Его улыбка тут же исчезла, потому что к ним подошел какой-то тип.

— Куда, куда?

Позднее выяснилось, что этого человека звали Джон Коннорс. У него была сумка с инструментами. В своих показаниях и Барнс, и Шеннон сошлись на том, что он был в поношенной спецодежде, блестящей алюминиевой каске и что держался заносчиво, как любят вести себя квалифицированные рабочие с людьми, задающими им дурацкие вопросы.