Лев Златкин - Охота на мух. Вновь распятый

„Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною“…

Из тамбура, в щелочку приоткрытой двери, маленький толстенький человечек с интересом наблюдал за находящимся в пустой приемной Мир-Джавадом. Прикрытая вторая дверь создавала в тамбуре тот полумрак, из которого легко можно было следить за всеми, ожидающими приема, оставаясь самому невидимым… Ждать и догонять, ждать и догонять! Это было самым трудным в жизни, на этом проверялся каждый, и мало кто выдерживал искус… А Мир-Джавад выдержал.

Он спокойно следил за мухой, летавшей с противным насмешливым жужжанием над его головой, но руки, невозмутимо лежавшие на коленях, цепко держали пальцами полунатянутую нить резинки. А за ним также невозмутимо следил из тамбура наместник провинции Атабек: „сколько этому лет?., двадцать пять?., или больше?., или меньше?., надо в деле посмотреть… что это он так внимательно рассматривает в приемной“?..

Муха несколько раз пикировала на большой нос Мир-Джавада, но юноша был невозмутим, не пошелохнулся. Однако легкий выдох чем-то смутил муху, и она раздумала сесть на потный, резко пахнувший чем-то приятным, гнилостным нос, выбрав местом для раздумья стену неподалеку.

Мир-Джавад повернулся всего на несколько градусов так осторожно и гибко, что муха не заметила его движения, а когда заметила, было уже поздно улетать, меткий удар расплющил ее голову о стену. Муха несколько раз дернула ножками и свалилась на пол, за скамейку.

— Попал? — с интересом спросил наместник провинции в щелочку двери.

— В голову! — ответил Мир-Джавад щелочке. — А ты кто: джинн или гном?

— Я тот, которому внимают все в полутемной тишине… Знаешь такого?

— Нет, это мы не проходили…

— Проходили, только ты плохо учил стихи…

Мир-Джавад вспомнил, как он читал в классе:

— Я помню чудное мгновенье, Передо мной явилась ты, Как гений чистой красоты, Как мимолетное виденье…

— Наоборот только, — заметил вслух учитель, а хотел про себя.

Мир-Джавад тут же начал снова:

— Я помню чудное мгновенье, Перед тобой явился я, Как мимолетное виденье…

И запнулся, почувствовал, что ошибся. Касым-всезнайка, отличник, сидевший на первой парте, невозмутимо закончил за Мир-Джавада:

— С горбатым носом и свинья…

Класс загоготал. Мир-Джаваду вдруг очень захотелось, чтобы Касым стал на минуту мухой…

И Касым превратился в муху, но сколько ни бил в него резинкой Мир-Джавад, резинка отскакивала от Касыма, словно стрелы от лат, сработанных миланским оружейником. Тщетно гонялся за Касымом Мир-Джавад. А когда тому надоела охота, Касым выпорхнул в окошко, махнув на прощание Мир-Джаваду лапкой… И вновь гомерический хохот класса обрушился на неудачника…

Учитель взмахом руки установил спокойствие:

— Одно я могу тебе смело предсказать: поэтом ты не будешь, ты совершенно не чувствуешь стихи… Помнишь, как ты прочитал однажды: „…и защелкала глазами, и захлопала перстами“…

„Поэты — нищие, бабушка еще ругалась: „учиться не будешь, дервишем станешь или поэтом, или бандитом каким-нибудь“, — подумал Мир-Джавад. — Их все преследуют, над ними смеются, издеваются, даже убивают… Если мне будет нужно, Касым мне напишет“…

Атабек открыл дверь в приемную настежь. Мир-Джавад, увидев наместника, вытянулся по стойке „смирно“ и „ел глазами начальство“.

— Заходи! — приказал Атабек.

Мир-Джавад, чеканя шаг, как на параде, вошел в кабинет и замер. Атабек тщательно закрыл за собой дверь, довольно посмотрел на застывшего столбом Мир-Джавада и сел за стол.

Красота и роскошь кабинета ошеломили Мир-Джавада: черное и красное дерево, ковры ручной выработки, малоазиатские, стены увешаны картинами в золоченых рамах, золотые и серебряные статуэтки, пепельницы, чернильницы… все сверкало, искрилось… убеждало.

— Подойди!..

Мир-Джавад сделал два шага и опять застыл в почтительности.

— Разрешаю сесть!..

Мир-Джавад робко присел на краешек стула и взглянул на Атабека. Атабек едва был виден из-за стола, но его вытаращенные глаза внушали страх.

— Слушай!..

— Я весь внимание, учитель!

— Ты кто?..

— Ваш слуга, учитель!..

— Ты уже член нашей партии?..

— Послушник!..

— Кто тебя рекомендовал, кроме Исмаил-паши?

— Мой дядя, Гяуров…

— Не наш человек… Ты о нем что-нибудь знаешь?.. Такое…

— О родственниках всегда знаешь все, или почти все… Что вам угодно?

— После… Ты хочешь стать моим человеком?

— Мечтаю!

— А сможешь, как муху?

— Смогу, учитель!

— В голову?

— Куда скажете!..

— И… когда скажу… Запомни: инициатива наказуема…

— Я не знаю, что это такое, учитель.

— Без команды ничего не делать…

— Как скажете, так и будет.

— Как будет, так и скажу…

Старый паук испытующе смотрел на молодого: „челюсти еще слабоваты, но будут стальные, и я их выкую, — подумал он, — моему клану нужна свежая кровь, а этот на все готов… Все нижестоящие для него — мухи!“

Мир-Джавад смотрел на Атабека преданно и твердо. „Вот центр паутины, куда он будет стремиться, вот где держат все нити и знают все сигналы, и главная добыча ему, центру“… Так думал он, но в глазах читалось: „я предан, как ваша рука, нога, настолько предан, что — если меня не станет, то вам будет так больно, словно вашу руку или ногу ампутировали“… Он знал еще несколько иностранных слов: презерватив, импотент, педераст, триппер, сифилис, космополит, агент, шпион, карьера, босс, шеф, шеф-кок, бифштекс, голубец, гурьевская каша… „Может, еще ввернуть что-нибудь Атабеку, — размышлял Мир-Джавад. — Сразу поймет, что я не вчера приехал из деревни“…

— Слушай и запоминай, записывать ничего не надо: возьмешь машину с шофером, поедешь в Каланчаевский район-виллайят, там всем распоряжается мой враг, пишет на меня в столицу самому Гаджу-сану, отрывает отца всего мира, всех наций и народов, вождя и учителя от исторических деяний. Великий полководец, чьего ногтя не стоят все Цезари и Наполеоны вместе взятые, вынужден тратить драгоценное время не на то, чтобы думать, как разбить всех врагов, а на мерзкие кляузы, в которых правды не больше, чем водорода в воздухе…

Атабек замолчал и, испытующе глядя на Мир-Джавада, думал: „неужели интересно мессии, сошедшему на нашу грешную, провонявшую дерьмом планету, что сев яровых я приказал начать на месяц раньше, а, сев хлопчатника на полмесяца позже, что вместе с государственными отарами пасутся мои собственные, а если погибают мои овцы, то их навечно вписывают в государственные… Разве интересно Оку вселенной знать, что для каждой должности существует свой тариф, ты, конечно, дурачок, этого слова не знаешь, неужели я должен выгодную должность, где „капает“, отдавать за красивые глаза, впрочем, за красивые глаза я даю должность, моя семьдесят восьмая жена получила дачу в заповеднике, а ее брат стал главным лесничим, правда, он продает лес, истребляет дичь, молодой, когда и погулять, но такие мелочи разве для ушей столпа мироздания“…