Роберт Стреттон - Час нетопыря

— Не такой уж безосновательной. Например, в госпитале Святого Иоанна вопреки всем вашим опровержениям находится тяжело раненный пациент по фамилии Паушке.

— Даже если предположить, что это правда, что вас, черт побери, заставляет совать нос в дела, которые вас не касаются?

— Господин обер-комиссар, я лишь выполняю свой профессиональный долг. И как раз пишу большую статью о том, что произошло сегодня утром в Майергофе. Не думаете же вы, что я брошу это дело.

— Вы действительно надеетесь, молодой человек, что доктор Путгофер напечатает вашу статью?

— Ах, нет. Хватит с меня «Последних новостей». Статья появится в другом месте.

— В таком случае я должен дать распоряжение о вашем аресте. Вы только что мне представились как корреспондент «Последних новостей», что является умышленным введением в заблуждение представителя полиции. Но пока я этого не сделаю, а раз вы выступаете как совершенно частное лицо, я и подавно не могу вам дать никакой информации. И немедленно уведомлю доктора Путгофера, что он лишился корреспондента в Майергофе. О чем, я думаю, он не будет особенно сожалеть.

И обер-комиссар Пилер положил трубку.

Оценив ситуацию, Георг Пфёртнер признал, что сам с такой задачей не справится, и решил позвонить единственному во всей Федеративной Республике журналисту, которому она была по зубам.

Это был великий Уго Фельзенштейн, светило из светил, лучшее перо в Федеративной Республике, пугало канцлеров и министров, человек, который завтракал в Токио, обедал в Париже и ужинал в Нью-Йорке, после чего выяснялось, что он писал репортаж из жизни маленького голштинского городка, а генеральный секретарь ООН, глава концерна «Мицубиси» и французский министр внутренних дел понадобились ему только для того, чтобы прояснить какие-то мелкие подробности. Молва утверждала, что когда-то Уго Фельзенштейн был летчиком-истребителем и под конец войны получил из рук самого фюрера Рыцарский крест с дубовыми листьями и мечами. Впрочем, злые языки утверждали, что в конце войны ему было не больше восьми лет. Но это не мешало Фельзенштейну обращать себе на пользу любую сплетню, любую выдумку, связанную с его особой. Высокий, с изрядной лысиной и серыми быстрыми глазами, неизменно в мягких мокасинах и в кожаной куртке, всегда готовый задать какой-нибудь убийственный вопрос, «великолепный Уго», как с ухмылкой его называли коллеги по перу, не имел себе равных среди журналистов Европы.

Когда-то Георг Пфёртнер был ему представлен, как молодой способный и перспективный репортер. Фельзенштейн похлопал Пфёртнера по плечу (что тот счел выражением пылкой симпатии) и по ошибке вручил визитную карточку с домашним адресом и телефоном вместо богато иллюстрированной служебной карточки с телефоном еженедельника «Дабай».

Пфёртнеру снова повезло. Вследствие необъяснимого стечения обстоятельств великий Уго Фельзенштейн пребывал как раз в своем собственном доме, за своим письменным столом и лично снял телефонную трубку. Он, разумеется, не помнил никакого Пфёртнера и, вероятно, отделался бы от него без всяких церемоний, если бы не то обстоятельство, что чуть раньше он узнал о кое-каких интересных вещах от Ренаты Швелленберг, с каковой был последнее время весьма близок. Завязывать такого рода контакты Фельзенштейну всегда удавалось с невообразимой легкостью, но фрау министр занимала в его списке место во всех отношениях особое, исключительное. В конце концов, не у каждой дамы в Федеративной Республике можно было узнать, как начальник Ведомства по охране конституции и военный министр, не вполне владея собой, вломились в кабинет канцлера, невзирая на то что другие высокопоставленные лица условились с канцлером о встрече.

Фельзенштейн моментально сопоставил странный рассказ фрау Ренаты с еще более странным рассказом, который услышал от молодого детектива из Майергофа. Суперрепортеру уже не раз помогала настойчивость молодых и горячих коллег, которые часто наводили его на след различных сенсаций ради одного того, чтобы их фамилии появились в печати рядом с фамилией Фельзенштейна, пускай даже в примечании: «Репортаж написан при содействии…»

Фельзенштейн попросил Пфёртнера подробно рассказать все, что ему известно, и записал его отчет на магнитофон, так как приезд Пфёртнера в Гамбург был бы потерей времени. Затем он похвалил молодого коллегу за настойчивость, дал ему несколько поручений, а сам обратился с некоторыми вопросами к пресс-уполномоченным Ведомства по охране конституции и министерства обороны.

В 11 часов 40 минут он сообщил главному редактору, что у него есть статья, которая повысит тираж еженедельника «Дабай» еще на сто тысяч экземпляров. Главный не спрашивал о подробностях. Он слишком хорошо знал Фельзенштейна и был уверен, что Уго может рискнуть всем чем угодно, но только не своей журналистской репутацией. Никогда еще не случалось, чтобы какой-нибудь из репортажей Фельзенштейна, даже самый неправдоподобный, расходился с фактами. Этот человек был настоящей золотой жилой, так как из опросов следовало, что целых три четверти читателей покупают бульварный, в сущности, еженедельник «Дабай» исключительно из-за репортажей Фельзенштейна.

Номер был только что отправлен в типографию. Машины немедленно остановили и сняли какой-то скучный материал о контрабандных аферах. Линотиписты и метранпажи потирали руки, готовясь тут же заверстать очередную сенсацию Фельзенштейна.

Заглавие, как обычно у этого автора, было ошеломляющим: «ДЕВЯТИЛЕТНИЙ ХАНС-МАРТИН ШЛЕНГЕЛЬ — ЕДИНСТВЕННЫЙ ГРАЖДАНИН ФЕДЕРАТИВНОЙ РЕСПУБЛИКИ, КОТОРЫЙ ГОВОРИТ ПРАВДУ РЕПОРТЕРАМ». В рамке решили напечатать полный текст лживого сообщения из Майергофа, под которым «Последние новости» поставили инициалы Пфёртнера. Главный редактор «Дабай» даже подпрыгнул от радости, потому что терпеть не мог Путгофера и был чрезвычайно доволен, что можно будет выставить на смех и скомпрометировать этого старого нациста.

Но в 12 часов 30 минут, когда Фельзенштейн дошел примерно до середины, ему позвонил главный и сказал, что писать уже не нужно. По той единственной причине, что эта история никого теперь не заинтересует. Когда Фельзенштейн счел это на редкость глупой шуткой и хотел бросить трубку, главный сказал:

— Успокойся. Я не шучу. Началась война между американцами и русскими. Немедленно собирай манатки и постарайся оказаться подальше от Гамбурга. Жаль тебя, Уго. У тебя есть талант. Может, тебе удастся все пережить и описать для потомков.

Уго Фельзенштейн сперва посмотрел в зеркало, а затем подошел к окну. Он не мог отнестись к этому как к шутке или непроверенному слуху. У главного были хорошие связи в самом избранном кругу властвующей элиты. Его не мог кто-нибудь сознательно дезинформировать. Фельзенштейн оглядел кабинет, заполненный книгами, прекрасными картинами и сувенирами, которые он привозил из своих многочисленных вояжей. Страха он не испытывал. Может быть, потому, что внезапно и по непонятным причинам потерял вкус к жизни. Он почувствовал, что ему смертельно надоели дамы, льнущие, как осы к бочке с медом, что хватит с него погони за новыми темами, партизанских схваток, бессонных ночей в самолетах, раскрытых афер, неискренних похвал, зависти коллег и даже читательского восхищения. Если это и вправду война (хотя на улицах по-прежнему нормальное движение, не объявлена тревога, не видать военных, радио бормочет что-то неубедительное), нет смысла бежать от себя самого.