Роберт Стреттон - Час нетопыря

— Нет таких гарантий. Сам Гаррисон, может быть, и не решился бы на столь опасную провокацию. Но его окружение способно на все. Этот Рубин… Этот Магорски…

— Я подумал, что американцы вывели из строя нашу «космическую систему С», и поэтому нет никаких сведений, как она действует. Может быть, в нашу сторону уже летят их ракеты?

— Выход из строя «системы С» теоретически невозможен. Можно случайно уничтожить один из ее элементов, но никак нельзя уничтожить полностью.

— А если Генеральный секретарь нас сейчас спросит: что вы предлагаете, товарищи маршалы?

С минуту маршалы сидят молча. Потом открывается дверь, и появляются министр иностранных дел и председатель КГБ. Лица их озабочены и нахмурены.

— Генеральный секретарь просит начать заседание Политбюро, — говорит министр иностранных дел, вертя в руках авторучку. — Нельзя терять времени.

— Есть что-нибудь новое? — спрашивает министр обороны.

— С этой минуты новости будут поступать только от вас, товарищ маршал, — отвечает министр иностранных дел. — Моя роль, как видно, кончилась, во всяком случае на ближайшие часы.

Председатель КГБ просматривает ворох сообщений, врученных ему адъютантом.

— Любопытно, — говорит он маршалам. — Похоже на то, что пакт развалился, раньше чем прозвучал первый выстрел. Неужели мы останемся один на один с американцами?

— Как? — восклицает министр обороны. — А Германия?

— Да, действительно, — отвечает председатель КГБ, продолжая просматривать телеграммы. — Из Западной Германии поступили самые дурные вести.

В 14 часов 20 минут по среднеевропейскому времени канцлер Лютнер вызвал к себе руководителя Ведомства по охране конституции доктора Пфейфера для решающего разговора.

— Я понимаю, — холодно начал канцлер, — что во время такого рода кризиса вступает в действие цепная реакция. Одна ошибка влечет за собой другую, нервная обстановка приводит к непродуманным решениям. Вместе с тем я не могу понять, почему вы, доктор Пфейфер, способствуете своими действиями обострению и так чрезвычайно напряженной ситуации. Это похоже на умышленные действия, противоречащие нашей конституции и направленные против существующего политического порядка. Я не говорю уже о том, что после нашей утренней беседы вы мне не представили никакого доклада о ходе расследования, ибо я надеюсь, что вы все-таки ведете какое-то расследование дела о похищении боеголовок. От министра Граудера поступило уже четыре рапорта, весьма ценных и свидетельствующих о хорошей работе министерства обороны. Но дело не только в этом. Прошу мне сказать — и извольте отнестись к моему вопросу вполне официально, — на каком основании вы дали распоряжение об аресте Уго Фельзенштейна? К тому же незадолго до его объявленного заранее телевизионного выступления? Что с рукописью статьи, которую он писал для еженедельника «Дабай»? Отдаете ли вы себе отчет в политических последствиях, которые это за собой повлечет? Неужели вы думаете, что исчезновение Фельзенштейна как раз в данный момент перепугает или принудит к молчанию кого-нибудь в этой стране?

Отто Пфейфер удобно уселся в кресле и закурил сигару.

— Что касается Фельзенштейна, — сказал он с каменным спокойствием, — тут все просто и ясно как день. Помните ли вы дело Зеппа Крауса, который работал на восточную зону? Так вот, мы располагаем доказательствами, что часть материалов, компрометирующих деятельность некоторых лиц во время второй мировой войны, Фельзенштейн получал именно от Крауса, а после его ареста — непосредственно из Восточного Берлина.

— И вы это установили только сегодня?

— Нет, господин канцлер. Я лишь счел уместным именно сегодня произвести арест.

— Пфейфер, это отдает провокацией. Сколько времени у вас в руках находятся эти доказательства?

— Примерно два года.

— И вы никогда не предостерегали Фельзенштейна, что эти контакты могут ему повредить?

— Предостерегать не имело смысла. К тому же министр фрау Швелленберг…

— Меня не интересуют альковные сплетни. Рената Швелленберг — мой лояльный и дисциплинированный сотрудник.

— Может быть, только в служебное время, господин канцлер.

— И что, вы намерены устроить Фельзенштейну судебный процесс?

— Разумеется. Так же, как и Арниму Паушке. Так же, как и всем, кто клевещет на Федеративную Республику и вредит ее жизненным интересам.

— Как вы объясните общественному мнению тот факт, что Фельзенштейн арестован именно сегодня? Ведь все считают это провокацией, особенно потому, что еженедельник «Дабай» выйдет с тремя чистыми страницами, а об отмене телевизионной передачи из-за отсутствия выступающего шумит уже вся страна. Так-то вы собираетесь делать политику.

— Не совсем, господин канцлер. Прежде всего, у нас есть выданный прокурором ордер на арест, который датирован, скажем, вчерашним днем. Речь идет о неприятной для Фельзенштейна истории, которая касается одной несовершеннолетней в Дуйсбурге…

— Я слышал.

— Вот именно. Таким образом, мы сразу лишим Фельзенштейна героического ореола. Только тогда, когда это дело выяснится — ибо я думаю, что после долгого процесса все-таки окажется, что эта несовершеннолетняя, в сущности, не была такой уж несовершеннолетней, — мое ведомство предъявит очередное обвинение. Получается так, что обещанная Фельзенштейном журналу «Дабай» статья весьма пригодится как материал для обвинения. Она написана на основании рассказов одного человека, которого уже нет в живых, но это случайная… совершенно случайная смерть. Его звали Георг Пфёртнер. Мы можем представить какое угодно количество доказательств, что Пфёртнер был агентом восточной зоны. Мы можем представить в прокуратуру его шифры, донесения, а также его обширную переписку с Фельзенштейном. Итак, с одной стороны — Пфёртнер, с другой — Зепп Краус. Ни один прокурор не отвергнет эти доказательства. А если он проиграет процесс, тем хуже для него. Тогда и вам будет легче жить, господин канцлер. Мне не надо напоминать, сколько раз Фельзенштейн мешал вашей ответственной работе, сколько ударов нанес вам публично.

— Ладно, — сказал Лютнер после минутного размышления, — оставим пока Фельзенштейна. Я должен это обдумать. Позже я к этому вернусь. Но что с вашим следствием? Что происходит с украденными боеголовками?

— Этого я еще не знаю, господин канцлер. И не думаю, что смогу об этом скоро узнать.

— Как я должен это понимать?

Пфейфер наклоняется в сторону канцлера и понижает голос:

— Господин канцлер, пришло время для откровенного разговора. Совершенно откровенного. Мы наверняка расходимся во взглядах по разным вопросам — что касается меня, я никогда этого не скрывал, — но думаю, что благо немецкой нации одинаково близко нам обоим.