Андрей Константинов - Расследователь: Предложение крымского премьера

Затула посмотрела на Обнорского устало. Спросила тихо:

— Зачем вам? Зачем вам это?

— Надо, Алена.

— А, — махнула она рукой. — Чего уж теперь?! Гия тянул с передачей пленок. Он то впадал в эйфорию и строил грандиозные планы на будущее, то, напротив, становился мрачным, говорил, что надо бежать за границу, что его убьют… Время шло. Хозяин не предпринимал никаких шагов. Гия психовал, Отец тоже психовал. Было очень тревожно… Я сильно боялась… Все сильно боялись. Четырнадцатого сентября Отец сказал: «Надо решать». Они договорились, что шестнадцатого, в субботу, Георгий передаст ему все кассеты и видеозапись. А Отец Георгию — деньги.

— Эстер об этом знал? — спросил Андрей.

— Не знаю… кажется — знал… Наверняка — знал! Этот паук всех держит в паутине своей. Он и Папу держит.

— А как он держит Папу?

— А-а, херня… Папа, случается, выпивает, а Хозяин ему помогает в этом деле. Он сам-то почти непьющий, но с Папой квасит за милую душу. За печень потом держится, плачет, но с Папой пьет. А тот, когда поддатый, поле не под тем углом видит, — любую бумажку подмахнет по доброте душевной.

— Понятно… Значит, Эстер знал о предстоящей шестнадцатого встрече Георгия с Отцом?

— Не знаю, не знаю… наверное, знал… Тот день был очень напряженным. С утра все шло наперекосяк. Кошка дорогу перебежала. В тот день Георгий снова принял таблетку своей дряни. У меня все внутри сжималось. Я чувствовала: что-то случится, что-то произойдет страшное. Я не знала, что делать, и каждая жилочка во мне звенела. Я очень боялась… За Георгия… за себя… за всех. А Гия парил на своей таблетке! Как слабоумный. Он говорил: все будет хорошо, уже вечером мы будем богаты! Странно, но никто из окружавших нас ничего не замечал. Все как будто ослепли. А я уже чувствовала, что пришла Беда.

Алена обнимала себя за плечи и временами становилась похожа на маленькую девочку. Было ясно, что сейчас она говорит не для Обнорского и Зверева, — она говорит для себя. Она снова переживает субботний день 16 сентября. В ней уже не осталось ни капли той оборонительной агрессии, которая присутствовала в начале и в продолжении всего длинного путаного разговора. Оба питерских журналиста были абсолютно посторонние ей люди. В известном смысле — враги. Но сейчас она просто не думала об этом. Она жила в ином времени. На календаре Алены было 16 сентября, суббота. Трепетала темная листва за окном, Георгий лежал в ванне.

— …Гия лежал в ванне. Пел песни на грузинском и на украинском. Время остановилось… Потом он вышел, спросил: нет ли у меня выпить? У меня было немножко виски… с какого-то праздника осталось. Он выпил рюмку, выкурил сигарету и оделся. Пора было идти на встречу… На встречу с ЭТИМИ. Я сказала: «Хочешь, я пойду с тобой?» А он засмеялся, сказал: «Глупости». Он взял только одну кассету из тех трех, что у нас были… Сказал: «Скоро вернусь», — и ушел. Мне было очень страшно.

Она умолкла. В тишине было слышно, как стучат часы.

— Почему, Алена, — осторожно спросил Андрей, — он взял только одну кассету?

— Что? — спросила она.

— Почему он взял только одну кассету?

— Он страховался… Он хотел сначала посмотреть, что за люди придут от Отца? Привезут ли они деньги? Хотел записать номер машины.

— Крутая страховка, — буркнул Зверев. Алена не обратила на его реплику внимания. Она смотрела вниз, на свои тапочки — два плюшевых розовых бегемотика с синими глазами безмятежно улыбались. Они не знали, что такое отчаяние, боль и беда.

— Он ушел… а я стояла у окна и молилась… Я молиться не умею, я просто просила Бога, чтобы он помог нам. Я видела, как Гия пересек двор и поднялся на улицу. Там, у остановки, стояла машина — светлый «жигуленок». Гия сел в нее. Мне казалось, что сейчас машина сорвется с места, Георгия увезут, и я больше никогда его не увижу. Я не любила его. Он был эгоист, он был несправедлив к людям… но я очень боялась, что больше не увижу его. Но все обошлось. В ТОТ РАЗ все обошлось. Он вернулся. Вернулся сияющий, принес пачку долларов… Смеялся, говорил: «Я могу их строить как бойскаутов…» И мне тоже стало легче. Господи, какая я была дура!… Дура, дура! Девчонка. Я увидела сияющего Гию, доллары и поверила вдруг, что все будет хорошо, что Бог меня услышал. Мы выпили по глотку виски. Мы были возбуждены как дети, которым объявили, что уроки на сегодня отменяются. Георгий сложил в пакет видеокассету, две «кассеты Стужи» и копии с них. Сказал, что возвращаться уже не будет… что Мирослава, дети… Я не знала, что вижу его в последний раз.

Алена умолкла, на глаза навернулись слезы. Неслышно подошел и потерся о ее ногу кот… Андрей понял, что она сказала все, что могла сказать, выплеснула свои эмоции и вот-вот закроется, замкнется и понесет свою подлую беду дальше. В какой-то мере ему даже было жаль эту женщину — маленькую, беспомощную и беззащитную сейчас. Он не представлял, как же она будет жить дальше с этим чудовищным грузом… Одновременно он не испытывал к Алене никакого сочувствия. Вина ее в произошедшем была огромна.

— Алена, — сказал Обнорский, — ты говорила, что Георгий хотел записать номер машины… он записал?

— Да, конечно, — сказала она, вытирая глаза по-детски — кулачками. — Записал. Я потому и успокоилась тогда, потому что подумала: если есть номер машины… если известны люди… Значит, они не посмеют что-нибудь сделать с нами.

— Ты сохранила эту запись? — спросил Зверев.

— Да, — сказала она.

Обнорский и Зверев переглянулись. Они оба не верили в такую удачу.

— А где она? — спросил Обнорский.

— Там, — сказала Алена, никак не обозначив, где это «там».

— Где — там?

— Там, за портретом Георгия. — Она качнула головой на тот портрет в рамке, что стоял на столе.

Не спрашивая разрешения, Андрей встал, подошел к столу и взял в руки фотопортрет Георгия Горделадзе… Гия улыбался очень хорошей, открытой улыбкой. Андрей повернул портрет обратной стороной — пусто. Он отогнул четыре лепестка, вынул лист паспарту… на стол спланировал листок, вырванный из записной книжки.

Андрей прочитал: «8…9 КИЯ. Заец. Слепой».

— Отдай! — закричала Алена. — Отдай, сволочь!

Обнорский и Зверев сидели в салоне «пятерки» на бульваре Леси Украинки, возле той самой остановки, откуда Георгий Горделадзе уехал 16 сентября. Мимо проносились редкие автомобили. Отсюда были хорошо видны окна Алены. В окнах горел свет.

— Тварь, — сказал, глядя на окна, Зверев.

— Несчастная баба, — сказал Обнорский.

— А ты пожалей ее, — ответил Сашка неожиданно зло.

— Саша… — сказал Обнорский.

Зверев перебил:

— Не надо. Проповедей не надо… Она — тварь. Если бы она сразу сообщила номер тачки, на которой его увезли… он был бы сейчас жив.