Михаэль Бар-Зохар - Братья

“Приезжайте, – писала Эмилия. – Я встречала вашего Сашу и нахожу, что вам стоит приехать хотя бы ради него. Это не человек, а мечта!”

Но мечте суждено было остаться мечтой. Нина так и не решилась выехать даже за пределы Бруклина. Ее разочарование в самой себе не имело границ.

В своей кровати заворочался и застонал Самуэль. Он не спал. Бедняга вообще спал очень редко и мало. Рано или поздно ей придется познакомить Алекса с его дядей, и Нина надеялась, что это не нанесет мальчику еще одной травмы.

Пока она смотрела на спящего племянника, ей пришло в голову, что с его появлением вся ее жизнь может перемениться. Он сможет заменить ей сына, которого она не уберегла в далеком двадцать пятом году. Она сумеет вырастить его, воодушевить своими идеалами, сделать из него такого человека, каким она всегда хотела стать сама. Благодаря ему она сможет прожить жизнь заново, только счастливее и полноценнее.

Да, подумала она, загораясь решимостью, она сумеет вырастить Тониного сына достойным своей семьи, настоящим патриотом России, верным коммунистом, продолжателем дела Сталина.

Морозов узнал о неожиданной смерти Сталина от двух офицеров МГБ, появившихся у него дома поздно ночью 5 марта 1953 года.

Он проснулся сразу. Он был один в квартире, но его неглубокий сон часто прерывался одним и тем же видением – золотистые волосы на окровавленном белом снегу.

Морозов никак не мог привыкнуть к своему одиночеству. Один из сыновей уже был на пути в Америку, а второго он отправил в Ленинград, в детский дом имени Панфилова, где воспитывались дети героев, павших за родину. Заведующий детским домом сообщил ему по телефону, что маленький Дмитрий быстро подружился с детьми и чувствует себя неплохо.

Офицеры продолжали барабанить ему в дверь до тех пор, пока он не открыл им, зябко ежась в своей поношенной пижаме. Сначала он решил было, что это пришли за ним, как когда-то пришли за Тоней, но молоденький капитан сообщил ему, что он должен немедленно явиться в штаб НКВД на Лубянку. Присланная за ним машина с сумасшедшей скоростью промчалась по пустынным ночным улицам и в считанные минуты доставила его на площадь Дзержинского. По дороге Морозов видел вооруженных солдат в полевой форме, которые занимали позиции возле главных правительственных зданий. Несколько подразделений организовывали заставы на улицах, а издалека доносился грозный рокот танков.

В здании НКВД на Лубянке окна всех кабинетов были ярко освещены. Беспрестанно звонили телефоны, а из громкоговорителей системы внутреннего оповещения раздавались слова команд. По коридорам носились курьеры и вестовые. У ворот высаживались из военных автомобилей высшие руководители НКВД. Массивные створки ворот, украшенные отлитыми из латуни изображениями серпа и молота, впервые на памяти Морозова не были крепко заперты. Напротив, они были широко распахнуты. Казалось, что все сотрудники центрального аппарата НКВД, начиная от младших лейтенантов и кончая генералами, были вызваны сегодня в штаб.

В оружейных комнатах выдавали автоматы и боеприпасы. Грузовики, набитые младшими офицерами, направились к зданиям на Кузнецком мосту и к радиокомитету, а старшие офицеры получили приказ занять оборону вокруг Кремля. Официально эти меры предпринимались для того, чтобы не позволить враждебным силам в трудный для страны час захватить жизненно важные правительственные объекты, однако Морозов подозревал, что это Берия приводит в исполнение свой секретный план по захвату власти в стране. В эти минуты Берия как раз выступал на чрезвычайном заседании Политбюро в Кремле.

К рассвету, однако, стало ясно, что принятые Берией меры, какими бы стремительными и крутыми они ни были, все же запоздали. Офицеры НКВД получили приказ сдать оружие и возобновить свою обычную деятельность. Морозов как раз брился в своем кабинете, когда к нему вошел генерал Ткаченко и принес свежие новости. Новым главой правительства был избран Георгий Маленков.

– Маленков – хороший человек, – осторожно сказал Ткаченко. – Умеренный. Ты слышал о нем?

Они посмотрели друг на друга, взглядом сообщив то, что не осмеливались сказать вслух из боязни, что кабинет прослушивается. Берия и сторонники “жесткого курса” потерпели поражение на выборах нового лидера государства.

Одним из первых решений Маленкова стало распоряжение прекратить охоту за евреями. Со дня смерти Сталина не прошло и двух недель, как еврейские врачи, якобы участвовавшие в “заговоре”, были выпущены на свободу. Среди них был и Валерий Гордон. Доктор Лидия Тимашук, главный свидетель обвинения, публично призналась в том, что сфабриковала улики в надежде получить повышение.

Морозов переживал приступы бессильной ярости.

Война с евреями закончилась, но на два месяца позже, чем нужно. Если бы только казнь Тони была отложена, она могла бы теперь быть в безопасности. Может быть, ее тоже освободили бы. Каких-нибудь восемь недель, размышлял он, и его семья была бы спасена. Но Тоня умерла, детей он потерял, и их квартира была пуста и тиха, как могила. Каждый вечер, возвращаясь со службы, Морозов открывал бутылку водки и молча пил до тех пор, пока не засыпал прямо за кухонным столом.

В его мрачном существовании после смерти Тони произошла лишь одна перемена к лучшему – он снова был начальником отдела по еврейским делам. Никто не заговаривал с ним о Тоне, словно ее никогда не существовало. Самые близкие друзья неловко поинтересовались судьбой детей, но Морозов, не вдаваясь в подробности, объяснил, что они остались с родственниками. Этот ответ, казалось, устроил знакомых, так как всем было известно, что мать Морозова все еще жила в Шепетовке и что у Тони в Ленинграде был брат.

Никто не беспокоил Морозова, никто не следил за его квартирой, никто не вмешивался в его работу, и он снова почувствовал себя в безопасности. Между тем по коридорам зданий на Лубянке поползли странные слухи о том, что Берия впал в немилость, и что даже свобода и жизнь всесильного министра госбезопасности висят на волоске. Морозов надеялся на чудо, надеялся, что гроза миновала.

Однако это противоречило бы самому устройству отлаженного механизма государственной безопасности. С момента ареста Тони на Морозова навесили ярлык врага, а враг должен был быть уничтожен машиной НКВД вне зависимости оттого, кто стоит у ее руля. Морозов был обречен. В последний раз надежда затеплилась в его сердце в июне, когда Берия был арестован своими же ближайшими сподвижниками и торопливо расстрелян в подвале на Лубянке, как сотни и тысячи его жертв. Вся операция была подготовлена так хитро и проведена так быстро, что помощники и охрана Берии узнали о его аресте, когда он был уже мертв.