Анна Политковская - ВТОРАЯ ЧЕЧЕНСКАЯ

Май 2002-го – унылый привкус тупика.

…Наконец, Англия. Респектабельная гостиница на дорогой улице. Полный достоинства пожилой швейцар-аристократ в горделивой бордовой ливрее. Навстречу медленно поднимается седой человек с остановившимися глазами. На нем мешковатый светло-серый костюм, только подчеркивающий трагическую усталость. Расслабленные плечи опущены. Человек – чеченец, родом из Урус-Мартана, где не был уже два года. Не мог там быть – такая война получилась. Человек слишком часто озирается – как бездомный. Ему неуютно в жизни, несмотря на швейцара, богатую гостиницу и космополитичную Англию вокруг. Ищу прежние черты. Мир знает «седого» совсем другим – по фотографиям, обошедшим все экраны, страницы и агентства. Бравым, рьяным и пассионарным, в косынке цвета хаки, повязанной назад, всегда рядом с Масхадовым… Человек-легенда – Ахмед Закаев. Бригадный генерал сил чеченского Сопротивления, сподвижник Дудаева и Масхадова, активный участник Хасавюртовского мирного процесса времен окончания первой чеченской войны, командир бригады особого назначения второй чеченской войны, раненный в марте 2000-го, вынесенный с поля боя через горы в другую страну и больше в Чечню не вернувшийся. Сегодня Закаев – спецпредставитель Аслана Масхадова за рубежом. Наша встреча несколько раз переносилась – из страны в страну. По законам конспирации – Закаев «подан» Россией в Интерпол. И живет под чужим именем.

–Я вам подарки принес, – говорит он после «здравствуйте» и показывает книжку и видеокассету.

– Спасибо.

Но Закаев оставляет меня с протянутой в пространстве рукой. Он медленно переворачивает книжку листками вниз и настойчиво трясет ее.

–Смотрите – ничего нет, – произносит он буднично, вроде так и надо. – Никакого белого порошка. Не бойтесь.

Я и не боюсь, но понимаю, что все-таки смотрю за его руками – мы оба сильно испорчены последней войной. Хоть за спиной и Англия, мы ведем себя, как в России, где очень боятся чеченцев и чеченского терроризма, а чеченцы в ответ стараются сразу расставлять точки над «i» – прежде, чем их об этом попросят. Поэтому Закаев и трясет книжку.

И не успокаивается на этом. Из кармана брюк он вытаскивает брелок с ключами и надрывает пленку запечатанной видеокассеты.

– Тут тоже – ничего.

– Ахмед, ну зачем уж так-то…

– Надо.

Говорит без улыбки и без злобы. Виснет пауза.

– Вы когда были в Урус-Мартане? – спрашивает Закаев, и сквозь полуопущенные веки загнанного в угол человека, привыкшего постоянно следить, не следят ли за ним, блестит та влажность, что предваряет слезы. Это пока не интервью – это мы просто перекидываемся сло

вами. Урус-Мартан – родное село Закаева, самая дорогая, по чеченской традиции, для него земля.

– Я?… Дней десять назад. В конце апреля.

Глаза Закаева по-прежнему пусты, но из них вытекает слеза. Надо что-то сказать…

– Показывали мне улицу, где ваш дом…

–Ну и?

– Знаете, разрушен…

– Не до конца… – Закаев оставляет себе шанс. Хотя мы оба знаем, что разрушен – до фундамента.

– Да, конечно. Не до конца.

Пора начинать интервью. Про войну, которая за нашими плечами.

Интервью – длиною в войну. А может, и в жизнь. Уж точно – длиною в нашу судьбу.

Понять, о чем мы говорим, непросто, учитывая массовую провоенную и античеченскую промывку мозгов, устроенную в нашем государстве.

Понять можно только в одном случае: когда знаешь, что случилось на войне и вокруг войны…

Макка Джабраилова, жительница села Махкеты Веденского района Чечни, рассказывает: «Как Путин по телевизору сказал: „Мочить в сортире!“ – так на следующее утро у меня обстреляли туалет в огороде. Теперь у нас тайный, подземный туалет». Что думает о президенте своей страны 14-летний сын Макки?

Война началась тривиально: с бомбежек сел и городов. А значит, война началась с потоков беженцев. Тысячи людей, подхватив детей и стариков, ринулись куда глаза глядят, прочь… Они шли повсюду и отовсюду, многокилометровый «хвост» выстроился по главному шоссе Чечни, так называемой «федеральной трассе Ростов-Баку». Но и «хвост» бомбили.

Сентябрь 1999 года. Мы лежим на жухлой осенней траве. Точнее, мы хотим на ней лежать – но большинству достается только пыльная чеченская земля. Это потому, что нас слишком много – сотни, и на всех хорошего не хватает.

Мы – это люди, которых настигла бомбежка. Мы ни в чем не провинились, просто шли по направлению к Ингушетии по бывшему шоссе, теперь распаханному и разъезженному бронемашинами.

За нашей спиной Грозный. Мы, сбившись в стадо, бежим от войны и боев. И когда наступает мгновение и ты должен плюхнуться носом в землю, приняв внутриутробную позу, стараясь убрать под себя голову, коленки и даже локти, – вот тут-то и подкрадывается такое лживое и липкое одиночество, и начинаешь думать: а что ты съеживаешься? что, собственно, спасаешь? эту свою жизнь, никому, кроме тебя, больше не нужную?…

Почему лживое? Потому что отлично знаешь – неправда все это: дом полон родни, и она тебя ждет, и за тебя молится. А липкое, потому что физически-потное. Когда очень хочется жить, слишком много пота выделяется. Хотя некоторым везет: когда чувствуют смерть рядом, только волосы на голове встают проволокой…

И все-таки – одиночество… Где-где, а на смертном одре товарищей не сыщешь. Как только наверху, над твоей свернувшейся спиной, зависают пикирующие вертолеты, земля становится похожей на упокойное ложе. Вот они – вертолеты. Очередной заход. Они спустились так близко, что видны руки и лица пулеметчиков. Некоторые уверяют, даже глаза. Но это преувеличение от страха. Главное – их ноги, небрежно спущенные в открытые люки. Будто они не убивать прилетели, а решили охолонить их, натруженных, в прохладном воздушном потоке. Ноги большие и страшные, подметки тычутся чуть ли не в нас. Между ляжками зажаты дула. Страшно, но всем хочется посмотреть, кто же твой убийца. Кажется, они смеются над нами, над тем, как мы уморительно ползаем внизу – старые грузные тетки, молодые девушки, дети. Нам даже слышен этот хохот, хотя это опять вранье – слишком шумно вокруг. Автоматные очереди высвистывают воздух вокруг наших тел, и в такт этим посвистам кто-то обязательно начинает выть. Убили? Ранили?…

–Не двигайся. И головы не поднимай. Мой совет, – произносит мужчина рядом. Он как был, так и упал на землю в черном костюме, белой рубашке и черном же галстуке.

Сосед впадает в многоречивость. И спасибо ему: сейчас лучше переговариваться, чем молчать.

Мужчина по имени Ваха – чиновник-землеустроитель из Ачхой-Мартана, большого села неподалеку от Ингушетии. В воюющей Чечне все боятся всего, и сегодня утром Ваха вышел из дома, как обычно, в костюме, с папкой, чтобы не привлекать внимания – вроде бы на работу. А на самом деле решил бежать.