Колин Харрисон - Убийство со взломом

– Мистер Скаттергуд, вам жена звонила, – строгим голосом сообщила она, складывая в сторонку документы. – Она, по-видимому, сердита на вас.

– Вы в курсе чего-то мне неизвестного, Глэдис?

– Не делайте из меня дурочку, мистер Скаттергуд. Она достойная женщина.

– Она оставила телефон?

– Да. Оставила.

– Ну, это уже другое дело. – Он взял из гладкой черной руки Глэдис розовую бумажку с номером и, сложив, положил к себе в карман. – А до начала, что мы такое, а, Глэдис?

Она недоуменно глядела на него:

– Лучше вы скажите, мистер Скаттергуд.

Мы недочеловеки или покойники, мысленно проговорил он. Нащупав пальцами бумажку в кармане, он подумал, не позвонить ли. Нет, беспокоиться о Дженис сейчас недосуг, недосуг размышлять и над тем, что еще в их браке рухнуло, рассыпавшись в прах. И опять эта боль в груди, тупая боль в подреберье. Доктор сказал, что это все от злоупотребления кофеином и чрезмерного перенапряжения. Боль невралгическая, даже кардиограмму делать не нужно, сердце у него как у быка, и анализ на холестерин – благоприятный, спасибо Глэдис за ее вегетарианскую еду.

Вошел судья Скарлетти и сел за свой барьер; двигался он рассеянно, с автоматизмом человека, впрыгивающего в автобус. Пошелестев распечатанными с компьютера бумагами, он взглянул на часы, после чего, подняв глаза, окинул зал.

Два коренастых помощника шерифа ввели ответчика без наручников. Уильям Бидл Робинсон, нахальный юнец, словно сошедший с рекламы «Америкен экспресс», сел рядом с Морганом, своим защитником. Несмотря на солидный кашемировый костюм и галстук, Робинсон производил впечатление легковесности и абсолютной непредсказуемости – возможно, из-за манеры смеяться не к месту и то и дело поднимать брови. Родители его имели контрольный пакет акций холдинговой компании, владевшей одной из частных клиник города. Юный Уильям убил девушку, с которой у него был роман, после того как она его бросила. Если сравнивать это дело с другими в том же роде, то оно было типичным, несмотря на весь кошмар происшедшего, и получило небольшую огласку, возможно, потому, что убийца жил за чертой города, а убитая девушка, чьи родители избегали репортеров, принадлежала к низшему слою среднего класса, не вызывавшему интереса у газетчиков. Дело это пресса осветила лишь по необходимости – страницы три поближе к концу в «Инквайерере» и стандартное сообщение в «Дейли ньюс» – в целом негусто, возможно, еще и потому, что Филадельфию в это время сотрясал другой скандал, сопровождавшийся воем газетчиков, – о гражданских судьях, обвиненных в коррупции, и главарях преступных группировок, пойманных за руку в результате хитро проведенных операций. На втором этаже Ратуши суетились полчища репортеров с камерами, все они освещали сенсацию этой недели – процесс над одним из главарей мафии, любителем золотых галстучных булавок и бесшумных устранений противника; что же касается Питера, на этот раз неприметность его вполне устраивала. Хотя дело его и имело вид более устрашающий, чем многие другие, все равно делу этому было суждено кануть в Лету вместе с остальными. Единственным желанием Питера было без лишнего шума завершить этот процесс. Блуждающее и ненасытное око прессы из кого угодно может высосать все соки – сейчас оно Питеру было нужно меньше всего, и без него неприятностей хватает.

Строго говоря, газетчики и телевизионщики могли бы получить здесь неплохой сюжет для раскрутки. Ответчику было двадцать два года, временами он проявлял блестящее красноречие, временами, наоборот, словно впадал в ступор – начинал мучительно теряться и подыскивать слова; в детстве учился в первоклассных частных школах, выпускник Йейла, год стажировался в Колумбийском университете. При задержании в его бумажнике было обнаружено не меньше восемнадцати кредитных карточек, одежда же его состояла из грубых бутсов, зеленых вельветовых, в крупный рубчик штанов и строгой рубашки на пуговицах.

Вращаясь в свое время в том же кругу выпускников филадельфийских частных школ, завсегдатаев клубов и летних лагерей, Питер был некогда знаком с семейством Робинсонов и даже однажды побывал у них в гостях. Как это часто случается, в преступлении одного из членов семейства отразился весь уклад жизни Робинсонов. Жили они в громадной, еще дореволюционной усадьбе в двадцати милях от города, в графстве Честер; к прочным толстым стенам строгого особняка вела длинная подъездная аллея; за домом был пруд, в котором Питер, помнится, искупался. Кухня щеголяла всяческими новомодными приспособлениями, на крепких досках паркета – кашемировые ковры, в книжных шкафах в кабинете – китайские нефритовые фигурки, наверху – анфилада спален, масса фотографий родителей, снятых в разное время репортерами светской хроники, – улыбающиеся лица, белоснежные, отлично запломбированные зубы, в руках – фужеры. Невеселое глянцевое благополучие. Тайно произведенные подтяжки лица, бега, крытый дранкой летний домик в дюнах Нантакета, подлинный Ансель Адамс в вестибюле, квартальный трастовый чек Манхэттенского банка. Вся жизнь Питера проходила среди таких людей. А дети их нередко съезжали с катушек, несмотря на здоровый образ жизни на уютных фермах Новой Англии, на годовой доход в восемьдесят тысяч долларов, помощь лучших психиатров и все прочее. Что хуже – иметь все преимущества отличного старта и не преуспеть или же не иметь никаких первоначальных преимуществ, работать как каторжный, а потом все-таки потерпеть крах под гнетом обстоятельств? Родители Робинсона, устыдившись и преисполнившись гневом, выделили средства, необходимые для защиты их чада в суде, после чего покинули североамериканский континент на неопределенное время.

Тот факт, что оба родителя ответчика так ни разу и не появились в суде, был присяжными замечен и не одобрен. Но дело было в том, что родители давно уже махнули рукой на сына. Доктор Робинсон, заработав непомерные деньги врачебной практикой, пустил часть их на удовлетворение давней своей страсти к рыбалке в дебрях Канады, Южной Америки и на севере Индии. Домой он возвращался редко. Жена его несла свой крест – воспитание четырех сыновей собственными силами с помощью одного лишь богатства и минимума интереса со стороны отца. Сыновья получили прекрасное образование, что еще больше развило в них присущее им хитроумие и изворотливость. Дело осложнялось еще и их природными данными – недюжинной силой и смелостью (все четверо были парнями крупными, красивыми, с мощной отцовской челюстью), а также их явным и рано проявившимся тяготением ко всякого рода неподобающим знакомствам – особам мужского пола, нарушавшим псевдоидиллическое благообразие уготованной братьям жизненной колеи, – наркоторговцам, байкерам, рабочим на бензозаправках, каким-то сомнительным механикам, пожарным из добровольных пожарных дружин, мелким гангстерам и водителям-дальнобойщикам на пенсии. Мальчишками с ними не было сладу, они творили что хотели, куролеся в родительском доме с ватагой своих дружков, то поджигая что-нибудь, то гоняя на мотоциклах по площадкам, тщательно выровненным для игры в крокет, то мучая всяческую живность и бродячих животных, то устраивая бешеные пляски в амбаре на краю усадьбы, а став постарше – занимаясь изготовлением наркотической дури в каких-нибудь стоящих на отшибе сараях, укрывая ворованные машины и содержа гаремы из местных молодых нонконформисток, не слишком заботившихся о своей репутации и своем будущем. Каждый из сыновей отлично знал, что в возрасте тридцати лет унаследует с каждым годом возрастающую крупную сумму, – перспективу эту родители, даже если б и старались, не могли изменить благодаря условиям трастового договора, составленного давно умершим дедом, а потому стимула работать и чего-то добиваться у мальчиков не было.