Маргарет Мерфи - Изгои

«Черт!» Пришло сообщение. Рука дернулась, он расплескал виски, слизнул его с руки и открыл сообщение. Только адрес. Ни приветствия, ни подписи. Он должен быть там через пять минут.

Фостер схватил ключи от машины и помчался сломя голову. И все-таки, когда он прибыл, у двери уже дежурил констебль. Дом был заброшенный, окна и дверь забраны металлической решеткой, но дверь все же умудрились взломать.

Фостер предъявил удостоверение, но представляться не стал.

– Чего случилось-то? – спросил он.

Молоденький констебль неуверенно начал докладывать:

– Бродяга искал ночлег, обнаружил дверь открытой.

Он вытянул подбородок, и Фостер повернулся в сторону полицейской машины, припаркованной к бордюру. Бледное испуганное лицо выглядывало с заднего сиденья.

– Теперь мы зовем их «бездомными», парень, – поправил Фостер.

Выговор за несоблюдение политкорректности добавит юному полисмену напряжения. Ли хотел вывести констебля из равновесия, и это сработало.

– Виноват, сэр.

Он воспринял это как поощряющий сигнал: раз бобби называет его «сэр», а не «сержант», значит, не заметил его звания в удостоверении. А раз не заметил звания, есть шанс, что и имя не разглядел. Он кивнул, принимая извинения, затем спросил:

– Где она?

– В холле.

– Заходил?

Констебль заколебался.

– Да ладно! Все мы этим грешим. Тянет нас взглянуть на труп.

– Только удостоверился, что оно там. Тело то есть.

– Ничего не трогал?

Бобби слегка покраснел:

– Только разорвал пластик поверх лица.

– Пластиковый пакет? – Фостера обожгло воспоминание о Грейс, готовой к отправке в морг.

– Она вся завернута, как кусок мяса, – пояснил констебль.

Фостер сглотнул, отгоняя жуткий образ:

– Еще что-нибудь трогал?

– Никак нет! – Констебль ответил уверенно, и Фостер успокоился.

Он подошел к багажнику своей машины и достал оттуда фонарь, защитный костюм, маску и бахилы. Он оделся прямо у дверей дома, прислушиваясь к приближающемуся вою сирен и стараясь не суетиться.

– Никто не должен войти в эту дверь, – приказал Фостер.

Констебль одновременно и мигнул, и кивнул.

– Никто, – повторил Фостер. Он натянул капюшон защитного костюма поверх маски и шагнул внутрь.

Наталья, завернутая в тяжелый толстый пластик, который был скреплен липкой лентой, была брошена в трех футах от двери. Луч фонаря пробежал по телу и осветил лицо, обрамленное неровными краями разорванного пластика.

Ее глаза были закрыты, влажные волосы начинали высыхать и завились на концах. «Ее утопили?» – удивился Фостер. От нее чуть пахло мылом. Она выглядела спокойной. Влага придавала бледной коже почти серебряный блеск, напомнив ему снег, лед и лунный свет.

Он натянул пару новых резиновых перчаток и опустился рядом с Натальей на колени. Дом простоял открытым целый день, но понадобились темное время и любопытство ночного бродяги, чтобы обнаружить ее.

В этот последний день Мирко Андрич вошел в спальню с подносом в руках. Он опустил его на столик рядом с кроватью и улыбнулся ей. Он был похож на супруга, который в медовый месяц подает поднос с завтраком в постель молодой жене. Стакан апельсинового сока, единственная желтая роза и тарелочка с пряниками. Наталья почувствовала их сладко-перечный аромат. С самого детства эти пряники были ее любимым лакомством.

Она смотрела на него с грустью. На мгновение она увидела в нем того красивого статного юношу, который спас ее от солдатни в Книне. Но это был другой Мирко, жесткий, более расчетливый и опасный.

Милый улыбчивый юноша с сердцем воина исчез, похоронен, как ее и его родители и множество других, убитых им за годы после того, как они бежали из Книна.

Она закрыла глаза, опять раскрыла и увидела дьявола. Наркотик заставлял ее видеть нереальное, но иногда помогал лучше разглядеть то, что есть на самом деле. В лице Мирко она разглядела и того юношу, каким он был когда-то, и монстра, в которого он превратился.

Он сел рядом с ней на кровать, убрал волосы с ее лица. Он говорил мягко, объясняя ей, что не хотел причинить никакого вреда Грейс, что ее смерть была несчастным случаем.

Наталья произнесла лишь одно слово:

– Убийца.

– Не надо так. Я люблю тебя, Таша.

Она закрыла уши ладонями.

– Нет! – вскрикнула она. – Как ты можешь говорить, что любишь меня? Ты убил ее! Убил Грейс. Она была моим другом, а ты убил ее! – У нее началась истерика, и он пытался успокоить ее, гладя по щеке.

Она отбросила его руку, закричала, путая английский и свой, родной язык, браня и проклиная его последними словами. Стала бить его слабыми непослушными руками. Андрич пытался успокоить ее, утихомирить и заставить замолчать. Наконец он схватил ее руки и прижал к своей груди. Тут она разрыдалась. Какое-то время никто не произносил ни слова.

Измученная рыданиями, она перестала отбиваться и затихла в его руках. Он дал ей чистый носовой платок, она промокнула глаза и вытерла нос.

– Возьми, – сказал он, подавая ей стакан. – Выпей. Тебе станет лучше.

Она взяла сок и отпила, глядя ему в лицо. Ее глаза были темны и тревожны.

– Отпусти меня домой, Мирко. – Интонация получилась просительной. Это была ошибка: в старые времена она бы приказывала.

Мирко промолчал.

– Успокойся, – сказал он немного погодя, дотрагиваясь пальцами до дна и подталкивая стакан к ее губам. – Ты расстроена. Выпей сок, потом можешь привести себя в порядок, и я отвезу тебя, куда ты скажешь.

Она начала пить с неохотой, но сок был свежим, холодным и таким вкусным, а ее, оказывается, мучила жажда.

Ванная была чудесной: на стенах итальянский мрамор, на полу бледно-розовый гранит, отполированный до зеркального блеска, новые полотенца на вешалке, нежные и пушистые, нераспечатанные мыло, шампунь и кондиционер. Наталья встала под душ и позволила сильным струям стегать кожу, постепенно повышая температуру, пока могла терпеть. Потом убавила горячую воду и стала мыть голову.

Мирко вовсе не собирается позволить ей уйти отсюда… и дойти до ближайшего полицейского участка. Он убил Грейс, без тени сомнения задушит и ее собственными руками.

Наркотики притупляли ее эмоции, зато обостряли чувства, и сейчас, когда их действие стало проходить, Наталья снова ощутила боль, боль осознания ужасного факта – смерти Грейс. Она часто думала, что было бы, наверное, лучше, останься она в родительском доме, когда туда с облавой ворвались солдаты. Тогда, возможно, она была бы избавлена от невыносимой вины и боли всех последующих лет.

Грейс умела смотреть на тебя так, что казалось, будто она смотрит прямо в душу. В ее взгляде не было осуждения или порицания – только заинтересованность и забота. Вот так она смотрела на Наталью в тот ужасный день, когда люди Мирко пришли за ней.