Далия Трускиновская - Баллада об индюке и фазане

Дождавшись, пока они поднялись на берег, причем брюнет, жених мой ненаглядный, шел впереди, а вылитый Боярский тащился сзади, я выбежала на мостки и отмотала цепь. Лодка сдвинулась с места, покачалась и замерла. Вот это был сюрприз!

Даже если ее кое-как и унесет метра на три, пока они там будут разбираться с музеем, толку от этого – чуть. Ну, снимет кто-нибудь один штаны и проплывет эти три метра, да еще ругнут за растяпство вылитого Боярского – цепь закрепить не умеет!

Значит, выход был один. Один был выход… Не зря же я сегодня весь день мечтала выкупаться. Вот и домечталась.

На берегу не было ни души.

Я разделась. Стянула купальник вместе с пузом. И вошла в темную воду.

Вдоль берега шла полоса тины и водорослей. Я пробилась сквозь нее, провалилась по грудь и поплыла к лодке.

Надо было, по крайней мере, дотолкать ее до середины протоки. Там течение, наверно, все-таки чувствовалось. А еще лучше – отконвоировать к курземскому берегу и загнать куда-нибудь в камыши. То-то удивятся местные рыболовы, когда найдут на рассвете моторку с грузом серебряных латов!

Я добралась до течения и тут на берегу услышала подозрительный шум. Выглянув из-за лодки, я увидела, как какая-то фигура, только что с треском вывалившаяся на берег из кустов, выволакивает какой-то агрегат. Когда фигура взяла агрегат поудобнее, я узнала в нем дамский велосипед. А когда она сделала несколько шагов, я узнала в фигуре Званцева.

Значит, ни на какую плотину он не поехал, а сделал небольшой круг и направился… К Борису, что ли?

То, что он захочет сам поговорить с Борисом, я могла предвидеть. И то, что он мне про этот замысел ни слова не скажет, я могла бы почувствовать! Все было логично – у Званцева удостоверение, поди ему не ответь на вопросы!

Видимо, Званцев не опознал бы Борисовой усадьбы со стороны леса, иначе зачем бы ему кувыркаться по обрыву с велосипедом? У него была единственная примета – лестница. Лестницу эту я отлично видела, и, прикрываясь лодкой, поплыла к ней. Сорвавшаяся с цепи лодка – что может быть естественней?

Конечно, о вылезании на берег не могло быть и речи. Слишком много радости Борису доставило бы отсутствие пуза, не говоря уже о соображениях высокой нравственности. Купальник-то мой остался в кустах! А лезть в нем в воду было бы самоубийством – набрякнув, он бы меня сразу на дно уволок!

Течение наконец основательно подхватило лодку. Толкнув ее на прощание посильное, я поплыла к полосе тины и там остановилась.

Тем временем и Званцев поднялся на лестницу, и пес отлаял свое, и, судя по всему, Борис уже шел к калитке. Я подождала – голосов слышно не было, коренастый силуэт Званцева заслонил калитку, и тонкий гибкий Борис просто мог потеряться за ним во мраке. А тут еще приходилось присматривать за моторкой – движется ли она, проклятая, или выбилась из течения и опять стоит в мертвом дрейфе – вот завтра при всех спрошу Кузину, есть ли на свете такой термин или я сама его только что выдумала?

Отворачиваться и вычислять ход моторки мне не следовало.

Когда я опять повернулась к лестнице, по ней кубарем катился человек. Долетев до каменистого пятачка внизу, он сделал попытку удержаться, но не сумел и сидя въехал в воду, прямо в тину.

Второй развалисто спускался по лестнице.

Я разинула рот и ощутила полное отсутствие голосовых связок. Все было, и язык, и зубы, а их не было.

– Да что у вас, нервы шалят? – спросил, спустившись, Званцев.

– Шел бы ты к черту! – отвечал Борис, на четвереньках выбираясь из тины.

Званцев невозмутимо убрал протянутую было руку и стал молча наблюдать, как Борис, богато декорированный клочьями тины и прочим прибрежным мусором, поднимается на ноги. Уж теперь-то мой экс-избранник составлял полный комплект со своей декоративной женщиной! Наблюдая, Званцев, естественно, умеренно покачивался.

И я, кажется, поняла, что произошло. Званцев не стал бы колотить Бориса – даже если очень хотел бы, В другое время и в другом месте разве что, но не во время дачи свидетельских показаний! Он задавал вопросы и покачивался. Но и ежу ясно, что если, вот таким манером качнувшись, Званцев выбросит вперед свой увесистый кулак, то лучше под этот кулак не попадаться. Я-то знала, что для Званцева качка была естественным состоянием, но Борис-то его видел впервые. А вопросы были связаны со мной, и вряд ли Званцев позаботился о деликатности формулировок и нежности интонаций. Борис, скорее всего, просто с перепугу неудачно шарахнулся.

– Если вам так больше нравится, я могу прийти к вам на работу, – сказал Званцев, – или прислать повестку домой. Последнее меня лично больше устраивает. Но мне кажется, в ваших интересах не усложнять ситуацию.

– Знал бы ты ее, эту ситуацию… – проворчал красавец Борис.

Вид его доставлял мне истинное наслаждение. Что все-таки значат для мужика новенькие джинсы и фирменная рубашечка с иголочки! Тощая фигура, обляпанная грязью, была той же самой фигурой, которая пленила меня в отглаженных тряпочках. И я радостно констатировала, что увлечение тряпочками – это так по-женски, а нет тряпочек – и никакого интереса ты, голубчик, не представляешь. Конечно, все было не так, совсем не так, но в эти минуты этой ночи – именно так, потому что так мне нравилось.

– Я бы предпочел форму обращения на «вы», – покачиваясь, заявил Званцев.

– Когда неизвестно кто вламывается ночью в порядочный дом, будит хозяев… – начал Борис.

– Должно быть, вы не разглядели, что написано в моем служебном удостоверении. – На этот раз Званцев просто великолепно орудовал своими омерзительными бюрократическими формулировками! – В таких сложных случаях, как сегодняшний, я имею право опрашивать свидетелей в любое время суток. Более того – если бы вы сейчас понадобились в другом конце города для опознания тела или преступника, я имел бы полное право посадить вас в машину, отвезти туда, задать необходимые по ходу следствия вопросы и привезти обратно, независимо от времени суток.

– Это почему еще?

– Повторяю – потому что вы свидетель. Притом свидетель убийства. Всякий порядочный человек в таком случае делает все, от него зависящее, чтобы преступник был как можно скорее обезврежен.

– Я думал, что свидетельские показания даются добровольно, – не унимался Борис, – и не в третьем часу ночи.

– Ваши часы отстают, – заметил Званцев. – И вы правильно заметили: порядочность – дело добровольное. Нельзя заставить человека быть порядочным. Надеюсь, мы к этой теме больше возвращаться не будем.

Я подумала – а ведь свались Званцев в тину, он бы выглядел, как вставший на дыбы мишка в свалявшейся шерсти, не больше, а не как потрепанное огородное пугало.

– Итак, вопрос первый. Действительно ли вы провели часть ночи с 15 на 16 марта в гостях у вашей знакомой…