Далия Трускиновская - Обнаженная в шляпе

– Ну, я правильно села? – спросила она Зуева.

– Наверно…

– Да ты куда смотришь?!

– Ну, правильно, правильно…

– Может, ногу чуть больше вытянуть?

– Вытягивай.

– Вот так, да? Снимай, Витек, потом попробуем иначе. Ой, погоди! Родинка! Возьми у меня в сумке тушь для ресниц и нарисуй, пожалуйста.

– А ты сама не можешь? – испуганно спросил Зуев.

– Я бы рада, но я себя со стороны не вижу. Давай, давай, не уклоняйся!

Зуев взял в сумочке баллон с тушью, набрал немного на ершик, сделал шаг, другой, протянул руку, вздохнул и отступил. – Ну? – спросила Наташа, но ответа не дождалась. Зуев смотрел в пол.

– Олег, Олеженька! – нежным голоском запела Наташа, – Иди сюда, солнышко! Нужна твоя помощь!

Олег появился в дверях и замер.

– Иди сюда! – приказала Наташа. – Бери у этого балбсса тушь. Взял? Теперь садись сюда. И рисуй.

Соломин сел на край дивана и нерешительно коснулся ершиком Наташиной спины.

– Осторожнее! А то стирать придется, – сказала она. – И вообще, мне кажется, надо чуть ниже.

– Сюда?

– Вроде выше, – подал голос Зуев. Наташа с интересом на него посмотрела, а потом провела пальцем по бедру, обозначая линию модных купальных трусиков.

– Ниже этой линии наверняка, – убежденно сказала она. – Помните, мы тогда рассуждали, что родинка будет прикрыта даже самыми пикантными плавочками?

Соломин прикоснулся ершиком к коже.

– Нет! – возопил Зуев, – Я точно помню, это с другой стороны. Давай рисуй и иди на кухню!

Не успела Наташа ахнуть, как Соломин, довольный, что наконец-то услышал четкий приказ и имеет возможность повиноваться, намазал кружок и вскочил с дивана.

– В первый раз было правильно! – возмутилась Наташа. – Я же помню! Это ты, Витечка, обозвал снимок мерзостью и даже не разглядел его толком! А теперь вопишь!

– Ты сама вопишь, – огрызнулся недовольный Зуев. Соломин, водящий ершиком над голой Наташиной спиной, и сама Наташа в немыслимом повороте были настолько пикантны, что он взмок.

– Иди, Олежек, на кухню, – сказала Наташа, и Зуев обрадовался, но слишком рано, – И принеси оттуда тряпку. Надо стереть эту штуку.

Зуев засопел.

Соломин принес тряпку и попытался стереть тушь, но только размазал ее, отчего и Наташа, и он сам расхохотались.

– Да ты три крепче, – велела Наташа, – Порядок? Теперь рисуй. Примерно здесь. И без рассуждений, Витька, а то мы да утра не закончим. Она же не будет вглядываться. Главное – чтобы голая фигура с браслетом, в шляпе и с родинкой. Ты-то сам себя голого со спины опознал бы?

– Так? – и Соломин намалевал круг чуть ли не с мишень величиной, причем чувствовалось, что в бравом следователе проснулся талант к живописи.

– Ты спятил! – воскликнул Зуев. – Это уже не родинка, а черт знает что! И та была круглая, а эта – как огурец!

Он безумно злился на Соломина и Наташу, а больше всего – на самого себя, потому что презираемое им эротическое разложение действовало-таки возбуждающе.

Туго приходилось пуританину Зуеву.

– Действительно, – сказала, выгнувшись, Наташа. – Вот этот выступ надо убрать. Только осторожнее! Тряпка вся в туши!

Соломин задумчиво посмотрел на тряпку, хмыкнул и вдруг, неожиданно для самого себя, нагнулся и слизнул полродинки.

Видно, вкус туши поразил его, потому что он застыл с полуоткрытым ртом, являя изумленной Наташе и побагровевшему Зуеву черный язык.

– Или вы кончаете этот эротический балаган, – рявкнул Зуев, – или я ухожу!

– Ну и катись к черту, – беззлобно и даже как-то рассеянно сказала Наташа, глядя при этом на Соломина. – Все равно от тебя одни пакости. Я все-таки умею снимать и помогу Олегу. Катись, катись! А ты иди в ванную…

Ошалев от собственного странного поступка, Соломин встал с дивана и деревянной походкой молча удалился.

– Ты переоценил свои силенки, когда ввязался в эту историю, – безжалостно продолжала Наташа. – Не сомневаюсь, что ради Костяя ты мог бы лишний раз отдежурить в редакции, или принести пятнадцать литров пива, или целый день врать по телефону, что Костяй в командировке. Но ты не можешь ради друга отказаться от нелепого предрассудка! Это же нелепо – тебе тошно от того, что для других просто и естественно! Думаешь, я не вижу? А раз так. то и катись отсюда! Кол-ле-га!

Зуев шваркнул аппарат в кресло и выскочил из комнаты.

Опомнился он уже на лестнице.

Как его вихрем снесло с одиннадцатого этажа, и не кувырком ли он летел вниз, Зуев не знал.

Он был смертельно обижен.

Он же мечтал об истинной и ЧИСТОЙ любви, такой чистой, чтобы целовать ЕЕ следы на асфальте. Зуев понимал, что плоть должна взять свое, он был обучен навыкам первой сексуальной необходимости, но это было стыдной и нехорошей радостью. Об этом следовало молчать, как о посещении туалета. А тут – всеобщее повальное бешенство и пошлые, похабные, издевательские позы голых натурщиц во всех газетных киосках!

Зуев мечтал о примерной семье. И в Наташе он любил уже будущую хозяйку его дома и мать его детей. А она!.. Оказалось, что его молчаливая и покорная преданность, его стремление уберечь чистоту чувства от эротической пошлости не стоят для нее одного мгновенного и глупого душевного порыва – слизнуть тушь!

И сейчас она там, наедине с этим проклятым спортивным Олегом, который вышел из ванной… О господи! Нет, надо уходить, уходить куда угодно!

И Зуев шел, шел, шел… пока не обнаружил, что петляет вокруг Костяйской двенадцатиэтажки.

Окно квартиры Костяя еще горело. Это обнадеживало. Значит, вовсю шла съемка. Зуев вздохнул и побрел наверх.

Сдаваться…

Утром в Игрушкиной комнате зазвонил телефон.

Сонный Игрушка снял трубку и узнал, что Соломин, Зуев и Наташа ждут его через полчаса возле здания УВД. В изумлении Игрушка спросил, а чего так рано, и узнал, что время близится к обеду.

Алена, проснувшись, слушала этот бестолковый разговор и сделала свои женские выводы.

А именно – нельзя отпускать на дело любимого человека, не напоив его хотя бы чаем. Она выскочила из постели. Облако спутанных волос закрывало всю спину, и Игрушка любовался, как она бежит к двери, а облако слегка колышется.

Конечно же, он уговорил се дойти вместе с ним до УВД, чтобы потом не терять времени на разыскивание друг друга, И она не очень спорила. Но, пока Игрушка брился, Алена села на телефон и сделала несколько звонков. Видимо, перераспределяла дневные заботы до отлета в Ленинград.

Конечно, они опоздали.

У самых дверей учреждения они увидели Наташу, Зуева и Соломина в форме. Троица стояла возле оранжевого соломинского «жигуленка» и хохотала. В руке у Наташи был веер фотографий, И она оживленно комментировала какой-то изгиб или поворот.