Далия Трускиновская - Секунданты

– Совсем не приходить? – растерянный Широков улыбнулся, всем своим видом показывая, что готов поддержать даже такую нелепую шутку.

– Совсем. Я устала от тебя и от твоей пьесы.

Широков пожал плечами, молча собрался и вышел. Изабо посмотрела на Вальку.

– Меня дома ждут, – сказал он.

– Всего доброго, – ответила она.

Он сунул в сумку папку с пьесой, накинул куртку и вопросительно посмотрел на Изабо.

Она сделала странный жест – мол, ничего, не сердись, когда-нибудь это пройдет… а пока иди, иди…

– До свидания.

Валька вышел. Широков уходил к автобусной остановке необычно быстрым шагом. Карлсон прислонился к столбу своего будущего забора и курил. Увидев Вальку, он усмехнулся и пошел с ним рядом.

– Так и знал, что вас тоже выгонит. Эк ее разобрало из-за этого торсика… как будто с ним вся жизнь окончилась. И чего этих гениев вечно заносит?

И тут Валька понял – чего заносит.

Карлсон еще бормотал что-то о сумасшедших женщинах, Валька еще шел с ним рядом по инерции, но в голове у него уже делалось что-то не то. Он вспомнил свой бег по берегу игрушечного озерца, размашистый бег влюбленного мальчишки, которому померещилась там, за поворотом, надежда. Хотя он знал, что никогда и ни за кем по тому берегу не гонялся…

Валька встал, как вкопанный, резко развернулся и что есть духу понесся обратно – к Изабо.

Тот, кто носился по берегу милого озерца и дал сегодня сдачи Карлсону, летел на выручку к своей женщине. Ей было скверно. Она привыкла быть сильной и сейчас устыдилась своей слабости. Она привыкла быть богатой и щедрой – и столкнулась с той единственной нищетой, которая для художника хуже всякой кары. Она раздала все, что имела, больше раздавать ей было нечего.

И она должна была узнать, что есть на свете человек, не обманувшийся ее приказом выйти вон.

Этот спавший и проснувшийся человек пролетел сквозь дыру в проволочном заборе, над грядками, и припал к окну. Изабо сидела за столом, пряча лицо в ладони. Потом встала. Глаза были злые. Она разорвала в мелкие клочки бумажную салфетку со стола. Грохнула чашку. Но этого ей было мало.

Схватив с нар шамотовую фигуру, Изабо подняла ее над головой и что есть силы грохнула об пол. Двадцать кило осколков разлетелись по комнате, а она уставилась на другие полки, высматривая жертву.

Валька ахнул – ноги сами спружинили, оттолкнулись, рука подсобила, и он вскочил в открытое окно.

– Не смей! – крикнул он, бросаясь между скульпторшей и нарами.

Она увидела его лицо и окаменела.

Валька обхватил ее руками, прижал, сам прижался, и они стояли так несколько секунд – пока она не шевельнулась и он не понял, что опасность миновала. Тогда Валька ослабил хватку ровно настолько, чтобы она могла убрать свой горячий висок от его виска и поглядеть ему в глаза.

– А если бы они горели? – тихо спросила Изабо, и рот ее оскалился, глаза сузились. – А из огня бы выхватил? Голыми руками? А?

– Да, – сказал Валька. – Ты же знаешь, что да…

Тогда Изабо взяла его пыльными руками за щеки, как бы собираясь поцеловать. Но не поцеловала, да это им и не нужно было. Достаточно было взгляда, сковавшего их намертво.

– Ты – мой тайный знак судьбы, – прошептала она. – Знал бы ты, как я ждала этого знака!.. Ну что же, от судьбы не уйдешь… я и не собираюсь… Ну что же… значит, пора устраивать похороны.

– Какие еще похороны? – не своим, усталым, хрипловатым голосом спросил Валька. – Что ты опять придумала?

– Мои, – весело отвечала Изабо. – Когда у человека кончается одна жизнь и начинается другая, в промежутке его нужно похоронить. А то другая жизнь не начнется! Пошли за лопатой!

Тот, кто владел сейчас Валькой, понял, в чем дело. И потому Валька пошел вслед за Изабо во двор, достал из сарая старую лопату, наметил прямоугольник дерна возле указанной ею сосны и принялся копать. Она же побежала в мастерскую и вернулась, таща в объятиях еще одну шамотную фигуру, кило на сорок.

– Там, под потолком, бронзовый пацан, который голый. Тащи сюда, – приказала Изабо, забирая лопату и с силой вгоняя ее в сухую землю.

Валька принес пацана.

– Теперь – голову, – велела она. – Такую, на длинной шее, слева стоит. Как есть покойница! Надо же, именно сегодня прозрела – от покойников полки ломятся, а я терплю! Ну, валяй!

Валька приволок и голову. Изабо споро вкапывалась в плотную землю. Она молча отдала ему лопату и побежала в мастерскую.

Пока Валька углублял яму, она принесла целый таз всякий мелочи и вывернула его на жухлую траву.

– И проститься-то не с кем. Ну, давай уложим их, царствие им небесное. Вот какая я тогда была, – объяснила она, показывая на гипсовую абстрактную загогулину. – Разбить я бы никогда не собралась, а похоронить – самое то! Я же их не уничтожаю, куда мне уничтожить, я же их просто хороню. Вот увидишь – придут просить что-нибудь для официальной выставки Союза скульпторов – думаешь, я откажу? Как бы не так… Позлюсь, позлюсь, возьму лопату и пойду откапывать.

– Не пойдешь, – спокойно сказал Валька. – Теперь уже не пойдешь.

– Действуй, – помолчав, ответила Изабо, повернулась и пошла в дом.

Валька задумался, глядя на «покойников».

Одно то, что он столько раз побывал в мастерской, а никогда не испытал желания разглядеть эти штуки повнимательнее, уже о чем-то говорило… приговорило… приговор?

Поймав себя на том, что и логика у него стала какая-то не своя, Валька взрыхлил землю в яме. Уложил туда крупные работы, между ними приспособив мелкие. Закопал. Чуток утрамбовал. Прикрыл дерном. Образовался невысокий холмик.

Валька сел с ним рядом прямо на землю и затосковал. Что-то он пытался найти внутри себя, не находил, и мучало это его так, что слов бы не нашлось высказать, как. В таком сумбуре его и обнаружил бесшумно подошедший Карлсон.

– Докуксилась! – кивнув на холмик, сказал он.

Валька промолчал.

– Это, друг пернатый, называется кризис, – объяснил Карлсон. – У художников бывают кризисы, это нормальное явление. Уничтожение уродцев – это для них акт самоочищения. Уничтожат – и вздохнут свободно.

Убедительность умных слов не убеждала.

– Опять же переломный возраст, – принялся рассуждать Карлсон. – Все ей дано, мастерство – в руках, а внутренней потребности в работе кот наплакал. Вот и начинается поиск свежатинки, которая дала бы импульс. Но то, что срабатывало в двадцать лет, в сорок и более – выстрел в молоко. Например, смена любовника.

Валька покосился на Карлсона – при чем тут любовник? Намек, что ли? Так идиотский намек…

Карлсон, уже не особо заботясь, слушают его или не слушают, поворчал малость, обзывая Изабо вздорной бабой. Валька что-то буркнул в ответ. И беседа иссякла.

Помолчав, Карлсон с интересом посмотрел на окно мастерской.