Наталья Александрова - Бассейн в гареме

Надежда понимала домашних Гарика. Вот уже несколько лет им приходилось жить в военно-полевых условиях, питому что Гарик, как уже говорилось, по полгода работал за границей. Таким образом постоянно действующий ремонт никогда не кончался, только прекращался на время его отсутствия. Но когда, войдя в комнату, она увидела дивной красоты камин с голубыми изразцами и полностью восстановленный цветной плафон на потолке, она ахнула и прижала руки к сердцу.

– Красота-то какая!

– Вот! – гордо улыбался Гарик. – А они, прежние-то жильцы, потолок известкой белили! А двери масляной краской красили! Да еще в десять слоев!

Гарик продемонстрировал свежеочищенную от краски дубовую дверь.

– Лаком покрою, и больше ничего делать не надо! Ладно, Надя, давай поговорим, пока бандиты не явились. Посидим в тишине на кухне, кофейку попьем.

Надежда с удовольствием согласилась. Попивая отличный кофе, привезенный Гариком из Германии, она узнала удивительнейшие вещи. Оказывается, профессор Аристархов, которому они с Леной так легкомысленно хотели подбросить картину, был птицей высокого полета. Надежда узнала все про изготовление копий, про эксплуатацию бедных студентов, о том, что у профессора существует надежный канал вывоза картин за границу. Все знают об этом, но ничего сделать не могут: – профессор крут, и к бизнесу своему никого не подпускает.

«Такая акула может и картину спереть запросто!» – встревоженно подумала Надежда.

А теперь скажи, Надежда, для чего тебе все это нужно знать? Гарик прищурился и смотрел с любопытством. – Женщина ты от нашего дела далекая, что это вдруг тебя на искусство потянуло?

– Не то чтобы на искусство, – промямлила Надежда, – но, понимаешь, как бы это половчее выразиться…

– Ты снова влезла в какую-то историю! – констатировал Гарик.

– Откуда ты знаешь? – поразилась Надежда. – Галка натрепалась?

– Не без этого, – усмехнулся Гарик.

– Игорь! – Надежда прижала руки к сердцу и даже встала с табуретки. – Не могу рассказать, это не моя тайна. Но очень прошу: разузнай для меня, каким образом Аристархов посылает копии за границу.

– Пристраивает с партией картин, которые художники вывозят на аукцион или на выставки.

– А сейчас, как у него дела обстоят сейчас?

Ну узнать-то, конечно, можно, – протянул Гарик, – но не сразу. Сделаю несколько звонков. Бывшие сослуживцы от меня ничего скрывать не будут, потому что я им тоже бываю нужен. Привезти что-то или, наоборот, пару картин вывезти. Я ведь все время туда-сюда сную, как маятник.

– А этот Аристархов никогда к тебе не обращался с просьбой насчет картин?

– Он-то обращался, – поморщился Гарик, – да только я не откликнулся. Не люблю я, знаешь, когда студентов обирают. Заплати человеку нормально за работу, а потом делай с копиями что хочешь. А он, Аристархов-то, норовит даром все получить. Так что я его послал подальше. А сделать он мне ничего не может – я же теперь свободный художник. С тем и ушел «AAA», как его студенты называют.

Надежда поскорее распрощалась с Гариком, условившись созвониться завтра.

Аркадий Западло вторично пришел в себя. С испугом оглядевшись и увидев в постели рядом с собой спящую богатырским сном рыжеволосую объемистую незнакомку, он тихонько выбрался из кровати, собрал по углам комнаты свою одежду и, крадучись, двинулся к двери. Женщина в постели перевернулась на другой бок и оглушительно всхрапнула. Аркадий вылетел из квартиры как ошпаренный. На улице он перевел дух и огляделся. Оказалось, что он совсем недалеко от Новочеркасского проспекта и «Валтасаровых Чертогов». Добравшись до мастерской, Аркадий испытал двойственное чувство: с одной стороны, он с облегчением отбросил от себя мучительные воспоминания о рыхлом и веснушчатом теле, сонно ворочающемся среди смятых простыней и тревожную мысль: «Неужели я вчера с ней… Это до чего же я допился…» С другой стороны, в мастерской все было в таком виде, что он сразу подумал об ограблении. Правда, на первый взгляд, ничего не пропало, все было только раскидано и перевернуто вверх дном. Посредине мастерской валялся кот, напоминавший сильно поношенную меховую шапку. Аркадий присмотрелся к нему и пожалел беднягу: кот спал тяжелым пьяным сном, и его мучили кошмары. Однако, раскручивая назад постепенно проявляющуюся киноленту своих воспоминаний, Аркадий вспомнил, зачем он брал у Рудика ключи от мастерской: у него было два заказа… И ведь он их выполнил… В памяти всплыли холсты с гусями. Их было два. Где же они? Неужели грабители, которые устроили погром в «Валтасаровых Чертогах», охотились за стаями гусей и утащили их из мастерской?

Прижавшись мучительно ноющим лбом к холодному стеклу, Аркадий пытался восстановить в памяти события минувших суток. Наконец он вспомнил свой разговор с рыжим Толяном… Он назвал ему адрес мастерской… значит, Толян забрал одну стаю гусей. Неужели это он устроил во время своего посещения такой погром? Ну и ну! Хотя от этих отморозков всего можно ожидать – никакой культуры… Однако где же второе «Утро на птицеферме»?

Аркадий еще раз обошел мастерскую и наконец нашел среди живописно разбросанного хлама опрокинутый мольберт и на нем искомую картину. Облегченно вздохнув, художник придал мольберту исходное вертикальное положение и с гордостью взглянул на дело своих рук. Гуси были как живые, казалось, «Валтасаровы Чертоги» наполнились их жизнерадостным гоготом.

Аркадий наклонил голову набок и еще раз вгляделся в картину. Что-то в ней было не так… Толян должен был забрать правый холст… а это какой же? Гуси смотрят налево… Черт, где же стояла эта картина справа или слева? В голове все путалось, мучило тяжелое похмелье, да и вообще Аркадий не отличался хорошей памятью и отточенным интеллектом. Отчаявшись вспомнить точное расположение картин, он махнул рукой, решив, что Толян взял ту картину, которую надо, – ведь он-то был не с похмелья.

Придя к такому выводу и окончательно успокоившись, Аркадий начал потихоньку наводить в мастерской порядок, чтобы братья-художники, вернувшись в свои хоромы, не пришли в ужас и не выгнали его. В самый разгар генеральной приборки, мучительная трудоемкость которой усугублялась головной болью и прочими прелестями похмелья, в дверь мастерской позвонили. Страдающему Аркадию всякий звук казался непереносимо громким, а от дверного звонка даже кот Пиня проснулся и подскочил как ужаленный – видимо, его похмелье было столь же мучительным. Оба – человек и кот – из последних сил потащились к двери, чтобы прекратить это издевательство – то есть неумолкающее дребезжание старого дверного звонка. Открыв дверь, они увидели на пороге маленькую старушонку с личиком сморщенным, как печеное яблочко, но при этом исполненным крайнего неодобрения и даже суровости.