Наталья Солнцева - Черная жемчужина императора

Карнаухов терпеть не мог рыться в бумажках, но родной дядька из Москвы обращался к Толику исключительно редко, и подвести его было никак нельзя. Поэтому лейтенант терпеливо перекладывал листок за листком, вздыхал, потирал ноющий затылок и с завистью поглядывал за окно, где по синему небу вольно бежали белые облачка. Наконец, отчаявшись, он встал, с хрустом потянулся и подошел к старику Дежкину.

- Дядь Вась! Ну, может, ничего, связанного с Катериной Ермолаевой в архиве не имеется?

- Мелькала эта фамилия, - упорствовал ветеран. - Я помню! Давай, сынок, не ленись, ищи.

Карнаухову ничего не оставалось, как снова зарыться в бумаги. Буквы прыгали, строчки расплывались перед глазами, - а гора папок на столе не уменьшалась. Челюсти лейтенанта то и дело сводила зевота.

- Все, дядя Вась! - взмолился он. - Не могу больше! Хоть режь.

- Что за сотрудники хлипкие пошли! - возмущенно пыхтел Дежкин. - Ладно, иди, пройдись, воздухом подыши. Я тут сам управлюсь.

Карнаухов, не скрывая радости, вскочил, уступая заслуженному архивариусу место, попил водички, торжественно заверил, что скоро вернется, и убежал.

Старик, кряхтя, уселся за папки. Ермолаева… Ермолаевы… что-то шевелилось в памяти, но не поддавалось, ускользало. Ох-хо-хо! Ржаветь начинают мозговые шестеренки-то.

- Так, глядишь, и на пенсию отправят Дежкина за ненадобностью, - бормотал ветеран. - Тогда ты, дед, с тоски помрешь. Давай, шевели извилинами!

Видимо, испугавшись рокового исхода, память дяди Васи заработала в усиленном режиме и выдала на-гора фамилию бывшего корреспондента, а затем главного редактора газеты «Амурская волна» Сергея Кулика. Теперь-то он, конечно, уже Сергей Иванович, пенсионер, который не покладая рук занимается воспитанием подрастающего поколения в лице своих внуков-близнецов Гриши и Пети. Дежкин решил не откладывать дело в долгий ящик и набрал номер старого приятеля.

- Рад тебя слышать, Вася! - пророкотал Кулик, который сидел дома с мальчиками. - Давненько мы с тобой на рыбалку не ездили. Может, организуем? Жареный сазан под брусничную водочку хорош!

- Недосуг мне, - отказался Дежкин. - Да и холодно еще. Здоровье не то стало, - то поясницу прихватит, то давление подпрыгнет. Какой из меня рыбак? Ты мне лучше по службе подсоби. Помнишь такую фамилию - Ермолаева? Вроде бы я от тебя ее слышал.

В трубке воцарилось долгое молчание. Дежкин не торопил товарища, ждал.

- Прошлое ворошить надумал, Вася? - с усилием вымолвил, наконец, бывший редактор. - Зачем? Не буди лихо, пока оно тихо.

- Так не я бужу, - Москва требует, - привел ветеран веский, по его мнению, довод.

- Москва? Ну… удивил. Кому в столице понадобилось копаться в давно забытом прошлом? Я старые раны бередить не желаю.

- Прошлое-то, видать, аукается.

- Ладно, раз надо, расскажу. Лет тридцать с гаком назад была у меня тайная любовь, - признался Сергей Иванович. - Я тогда корреспондентом работал, ездил повсюду, материалы собирал для газеты и попутно описывал судьбы эмигрантов. Тема была непопулярная, но меня словно неведомая сила влекла в чуждую мне, молодому партийцу, среду. Многие семьи, давно переселившиеся в наши края из Харбина и других городов Китая, имели еще ту, настоящую закалку, - интеллигенция, голубая кровь. Старшее поколение заплатило за возвращение на родину кто жизнью, кто годами лагерей: суровые времена никого не щадили. Так что встречаться я мог уже с их потомками, которые родились здесь, на российских берегах Амура.

- Э-э… нельзя ли ближе к делу? - взмолился Дежкин.

Эта фраза подействовала на бывшего журналиста как ледяной душ. Он запнулся, возвращаясь из прошлого, замолчал.

- Как ты уже догадался, я влюбился в девушку чуждого мне происхождения… ее звали Катенька Ермолаева, - произнес он после паузы. - Это тайное чувство перевернуло меня, вытряхнуло из моей головы весь мусор. Я не мог открыться не то что друзьям, - я даже себе не смел признаться в нем. Я?! Глашатай пролетарской идеологии попался в сети буржуазной барышни?! Это было равносильно краху моих внутренних устоев.

- Надо отметить, ты прекрасно конспирировался, - усмехнулся дядя Вася. - Я ни о чем не догадывался, хотя мы слыли приятелями. Если не ошибаюсь, речь идет о середине семидесятых годов? После «хрущевской» оттепели идеологическая непримиримость потеряла присущую ей остроту. Так что…

- Не для всех! - перебил его Кулик. - Для завзятых борцов «оттепели» значения не имеют. Наверное, то была кара за мою неподатливость, за твердолобость. Разбил я свой упрямый лоб о ту стену… по имени Катенька! Катрин…

- Что, не ответила взаимностью?

- Она отдала свое сердце другому. А на меня и смотреть не хотела, как на поклонника. Я для нее был врагом! Мои статьи вызывали у нее негодование. «Почему вы изображаете нас, людей, у которых другие взгляды, словно недоразвитых? - спрашивала она меня. - Пытаетесь указать нам на ошибки, которых мы не совершали!» Она говорила «мы», хотя сама не принадлежала уже к тому вымершему классу русского дворянства, упадок коего начался задолго до революции. Катенька ведь родилась после войны, выросла, как и я, в государстве рабочих и крестьян, а отстаивала призрачную жизнь и призрачные ценности! Я пускался в горячие идеологические дискуссии, в которых она неизменно разбивала мои доводы в пух и прах. Я потерял голову… Как она читала Баратынского, Апухтина, Брюсова! Если бы ты слышал, Вася! А как она говорила по-французски… Господи! Когда я смотрел на ее розовые губы, на ее чистый лоб и завитки над ним… у меня внутри все кипело и плавилось. Ничего подобного мне больше испытать не довелось.

- Кто же был ее избранник? - заинтригованный, спросил Дежкин.

- О-о! Трудно поверить… Бывают же такие изощренные, жестокие и горькие капризы судьбы!

Москва

Траурный наряд Лика нашла в шкафу, - строгое черное платье пришлось впору, накидка из черного газа закрыла волосы и лицо от любопытных глаз.

Лика бессильно поникла, опустилась на диван, - она выглядела несчастной и растерянной, чрезмерно тонкой в черном одеянии.

Стефи предчувствовала свою смерть и заранее подготовилась? Или возраст и болезни делают людей предусмотрительными во всех отношениях? Стефи была педантичной в том, что касается хозяйства… а смерть, как ни цинично это звучит, тоже имеет хозяйственную сторону, - похороны, поминки… прием соболезнований и соболезнующих.

Неожиданно много людей пришли проводить Красновскую в последний путь. Лика оказалась совершенно беспомощной в таких житейских вопросах, как оформление соответствующих документов, организация погребения и прочие скорбные обязанности. Сын Стефании Кондратьевны сообщил из Германии, что приехать не сможет, и все хлопоты легли бы на хрупкие плечи Лики, не будь рядом господина Ростовцева. Его решительное вмешательство спасло положение.