Надежда Черкасова - Лабиринты соблазнов [litres]

– Никого не осталось. Все умерли. Вот я и подалась в монастырь. Однако настоящей монахиней стану только через три года, когда пройду все этапы монашеской жизни. А здесь, мне рассказывали, душа очищается… если как следует покаяться в грехах.

– Правильно рассказывали. Физически трудно, духовно – лучше не придумаешь.

– Люсенька хоть что-нибудь вспомнила?

– Какой там! Даже меня еще бабушкой не решается назвать, – зашептала старушка. – Спрашивала мое имя-отчество. А я ей не говорю. Чтобы снова бабушкой меня начала звать. Глядишь, и вспомнит хоть что-нибудь.

Монахиня засобиралась уходить. Проводив гостью, старушка направилась к Люсеньке, которая поспешила лечь на кровать.

– Не хочу ни о ком говорить дурно, – просунула она голову в проем, не заходя, – но какая-то она странная. Ты не находишь?

– Тогда нечего с ней откровенничать и шушукаться за моей спиной! Я тебя и без того буду называть бабушкой.

– Ты и вправду ничего не вспомнила или снова, как и тогда, придуряешься? А Алешу-то хоть помнишь? А Милу Миланскую?

– Запомни раз и навсегда, – привстала Люсенька с постели и грозно уставилась на старушку, – повторять не стану: будешь приставать со своим «вспомнила, не вспомнила», именами всякими беспокоить – убегу в тайгу, и ты меня больше никогда не увидишь! Поняла хорошо? Или повторить?

Старушка ахнула, всплеснула руками и плотно закрыла дверь. Люсенька облегченно вздохнула: значит, напугала убедительно. Но неожиданно дверь настежь распахнулась, и на пороге вновь появилась, руки в боки, настырная старушка:

– Ты в меня глазами-то не стреляй, не из пугливых! Иди поешь, а потом снова ляжешь. Для тебя пирог испекла, не для кого-нибудь. Твой любимый. А я пока во двор пойду, дел невпроворот. Надумаешь помогать, приходи. У нас, как и прежде, слуг нет… Это я так, на всякий случай, – сердито закончила она свою пламенную речь и в сердцах так хлопнула дверью, что Люсенька вздрогнула.

«Бабушка совсем не изменилась», – подумала она и улыбнулась.

И потекла у Люсеньки жизнь в скиту размеренно и вполне счастливо. Бабушка понемногу успокоилась и не докучала расспросами, оставив внучку на время в покое. Виктор уже не сопротивлялся и также смирился со своей участью тайного любовника, вернее «любимого», как уверяла его Люсенька. Да и Аннушка не надоедала особо внезапными посещениями, так как бабушка с внучкой в ее помощи не нуждались.

Так прошла неделя, другая пролетела, третья началась. Погода еще держалась, но приближение осени уже давало о себе знать прохладными ночами. Даже приходилось подтапливать печь, чтобы наутро не превратиться в ледышек.

– Почему мы в тайгу не выходим? – спросила как-то Люсенька бабушку. – Там ведь так красиво. Давай хоть за ягодами-грибами сходим, ведь со скуки же можно умереть.

– Так разве я против?! – обрадовалась старушка. – Сама тебе хотела предложить. Давно пора к зиме начать готовиться. Чего там только нет: и брусники, и черники, и клюквы. А уж рябины и облепихи – собирать устанешь. И орехов видимо-невидимо. За грибами лучше, конечно, по осени ходить, их тогда хоть косой коси, так много. Вот завтра и отправимся. Слушай, может, Аннушку возьмем? А то обидится… Правда, мне совсем не нравится, как она на тебя смотрит. Не лежит у меня к ней сердце, да и все тут.

– Не выдумывай!.. Но если сомневаешься, давай без нее сходим, а потом угостим.

– Я ей предложу, неудобно как-то. Вдруг откажется.

Но Аннушка не отказалась. И Люсенька поняла, что та теперь станет ходить за ней по пятам. Наутро, еще туман не рассеялся, а они – облачившись в пропитанные специальными травами одежды, чтобы всякая мошка не донимала, – уже выходили из ворот скита. Алтай было поплелся за ними, но бабушка ласково приказала ему остаться.

– Не выздоровел он пока до конца, – объяснила она. – Может, недельки через две ему станет лучше, так мы его возьмем с собой по грибы.

Углубились в лес. Старушка бодро шагала во главе процессии, Люсенька за ней, Аннушка завершала шествие. «Как под конвоем, – думала Люсенька. – И чего с нами увязалась? Ну куда я из тайги денусь?!»

– Бабушка, я уже устала, – скоро начала канючить Люсенька, не желая признаваться в беременности и донельзя удивляясь, как это такая приметливая бабушка еще ничего не заподозрила.

Вот и чудненько, что не заподозрила. Люсеньке бы еще так с месячишко продержаться. А там можно и белый флаг вывесить: «Так, мол, и так, дорогая бабушка, я жду ребеночка… от любимого Витеньки!» А бабушку от такой вести удар не хватит? Еще чего! Да она только обрадуется, что ее ненаглядная внученька наконец пошла на поправку.

Они присели немного отдохнуть. Люсенька прислонила голову к широкому стволу сосны и принялась любоваться рыжими белками, скачущими по веткам и спускающимися все ниже, чтобы поближе разглядеть странных двуногих.

– Попить никто не хочет? – предложила Аннушка и открыла термос с чаем.

– Плесни мне немного, – подставила кружку старушка. – Что-то и я уморилась. Годы свое берут, как ни пыжься. – Она пила чай и с любовью поглядывала вокруг: – Красота-то какая! И погода, словно на заказ.

– Ты будешь? – спросила Аннушка Люсеньку.

– Так он, наверное, горячий. А мне хочется чего-нибудь прохладненького. Нет, я лучше воды попью. – Она достала из корзины бутылку с родниковой водой и отпила глоток.

«Странная эта Аннушка, – думала Люсенька. – Хоть бы раз намекнула, что знает про мою беременность. Только смотрит как сычиха. Бабушка права: неприятная особа. Убийцы, наверное, все такие… А если Миланский осознанно не сказал ей о моей беременности? Чтобы Аннушка вдруг не начала меня жалеть?»

– Пришла пора нам с тобой разобраться, – вдруг сказала Аннушка. – Бабушка как раз уснула. Значит, без свидетелей. Как же ее сморило-то на солнышке.

– Или это ты ей в чай снотворного подсыпала.

– Значит, узнала меня? А я-то думаю: когда ты перестанешь дурочку валять? Память она, видите ли, потеряла! – Монахиня вытащила из кармана длинной юбки пистолет и немного отодвинулась. – А вот у меня память отменная. До сих пор Кирюшенька перед глазами стоит, словно живой.

– Я не понимаю! О ком ты? Не знаю я никакого Кирюшеньки! – Люсенька испуганно уставилась в черное дуло пистолета, осознавая, что тот в любой момент может выстрелить, и выставила обе ладони вперед, пытаясь защититься. – Пушку-то опусти. Настреляешься еще. Ты же разбираться хотела с чем-то, вот давай и поговорим. – Внезапно ее осенила сумасшедшая догадка: – Да ты никакая не Аннушка! Я все поняла: ты – та самая Настя, домработница, на которую повесили убийство Кирилла, любовника Милы Миланской!.. Но как ты сбежала из тюрьмы? Это же невозможно!

– Я тоже раньше так думала. Пока не появился адвокат, неизвестно кем нанятый. Он сразу меня спросил: что я стану делать, если вдруг окажусь на воле. Я и брякнула, не раздумывая: «Пристрелю эту суку Милку, чей срок мотаю: отомщу за любимого». О чем мечтала, то и сорвалось с языка. А он мне незаметно так передает вместе с документами, которые я якобы должна подписать, таблетку и говорит шепотом: «Примешь это через три дня. Тебя отвезут в реанимацию, а там уже не твоя забота». И ушел. Я ночи не спала, все думала: может, подстава? Но человек всегда верит в то, во что хочет верить. Поэтому я решила, что у меня с кем-то один и тот же враг – это ты, гадина!.. Меня потом еле откачали после этой таблетки. В тюрьму сообщили, что я умерла. Тот же адвокат выправил мне новые документы на Аннушку, снабдил пистолетом и подсказал, в каком монастыре я смогу тебя найти.