Марк Эдвардс - Если она полюбит

Я осторожно потянулся к Чарли, переживая, что она может ранить себя, также опасаясь, что она может ударить ножом меня. Коснулся ее руки кончиками пальцев, изо всех сил стараясь, чтобы моя рука не дрожала.

— Прошу тебя, дорогая, — прошептал я, осторожно перехватывая запястье. Она слегка сопротивлялась, но потом позволила мне отвести руку от живота и отобрать нож. Я резко отбросил его подальше, и он со звоном упал на пол рядом с комодом.

Я поправил на Чарли блузку, потом привлек к себе, посадил на колени и обнял. Ее тело было сведено судорогой от напряжения, но по мере того, как я нашептывал ласковые слова, оно стало расслабляться. Медленно, очень медленно. Наконец, Чарли обняла меня и разрыдалась.

Мы долго сидели так и молчали.

— Прости, прости меня, Эндрю… — пролепетала она после долгой паузы.

— Ш-ш-ш… Не надо, все хорошо…

В комнате стало так тихо, что были слышны голоса детей, игравших на площадке перед соседней школой — в трех кварталах, и звуки радио, доносившиеся из чьей-то квартиры.

Наконец Чарли чуть отстранилась и глухо сказала:

— Мне надо в ванную.

Когда она ушла, я направился в гостиную. Телевизор работал с выключенным звуком, в раковине свалены тарелки с едой, паста размазана по стене, на полу — разбитый бокал. Фотография, на которой мы с Сашей были запечатлены на каникулах, сорвана со стены, выдрана из рамки и разорвана на кусочки, валяющиеся на ковре. Я собрал их, покачивая головой. Представляю, как Чарли провела эту ночь: мечась, как зверь в клетке, заливая в себя алкоголь и круша все вокруг. Странно, что она не бомбардировала меня эсэмэсками — вообще ни одной не прислала. Вероятно, не хотела, чтобы я знал, что с ней происходит, как она пытается не утратить контроль над собой, но проигрывает битву.

Чарли была в ванной уже чертовски долго, и я вернулся в спальню, чтобы убедиться, не захватила ли она с собой нож. Вроде бы он упал рядом с комодом, и мне хотелось забрать его, пока Чарли не видит. Я наклонился за ножом и в этот момент обнаружил, что она стоит передо мной.

Лицо было умыто, волосы причесаны. Выглядела Чарли гораздо лучше: все еще бледная, но уже без разводов туши и жуткой путаницы на голове. Она надела свободную футболку и пижамные штаны. Выражение лица было кротким, как у овечки.

— Иди сюда, — я привлек и обнял ее.

Выброс адреналина закончился, и навалилась чудовищная усталость.

— Мне так жаль, — тихонько прошептала Чарли.

Мы сели рядом на кровать, держась за руки.

— Не хочу оправдываться, — речь была вполне трезвая. — Все было нормально, когда ты позвонил и сказал, что там останешься. А потом я стала пить, быстро захмелела, посмотрела на фото, где вы с Сашей, и вот тут началась настоящая паранойя. Полагаю… что была совершенно не в себе следующие несколько часов. И даже толком ничего не помню.

— Как живот?

Она задрала футболку и посмотрела: царапины и вправду были неглубокими.

— Немного больно. Но я такая дурочка, что даже навредить себе не сумела толком.

— А ты… с тобой раньше такое случалось?

По крайней мере, шрамов у нее на теле не было видно.

Она покачала головой:

— Нет.

— Клянусь тебе, Чарли: не было, нет и не будет ничего такого между мной и Сашей. Я вообще не интересуюсь другими женщинами. И люблю только тебя.

— Знаю. Прости меня.

— Сегодня я так устал, мы можем поговорить потом?

— Да. Я тоже устала. Не поверишь, что случилось… — она подняла руку. — Нет, все, потом.

— Ладно.

Я разделся и упал в постель рядом с ней. Мы обнялись, и я словно провалился в какой-то водоворот. Нервное потрясение не давало мне расслабиться и уснуть, несмотря на крайнюю усталость. Вскоре мы уже молча целовались — Чарли стянула с себя футболку, а я нырнул поглубже под одеяло и снял с нее пижамные штаны. Мы занялись любовью — молча, быстро и страстно. Казалось, мы никогда еще не были так близки, целовались жадно и горячо, буквально вдавливались друг в друга телами, сплетаясь руками и ногами, как будто хотели сплавиться в одно целое. Каждый дюйм моего тела ощущал импульсы страсти, изгоняя душевную боль. Это был лучший секс в истории наших отношений.

Я проснулся вскоре после полудня и долго лежал, прислушиваясь к каплям дождя, стучавшим в окно. Чарли крепко спала, и я решил оставить ее в постели, истомленную, с волосами, разметавшимися по подушке, а сам объявил час ликвидации хаоса, который она устроила прошлой ночью. Выкинул бутылки в мусорное ведро, с негодованием и печалью отправил вслед за ними обрывки нашей с Сашей фотографии. Закончив, заглянул в спальню: Чарли все еще спала, словно сама невинность. Она не проснулась и тогда, когда я тщетно пытался отчистить винные пятна с ковра в спальне.

Тогда я сварил себе кофе, сел за письменный стол и заглянул в телефон. Саша сообщала, что поменяла замок и поговорила с полицейскими. Ей пришлось посетить участок и написать официальное заявление. Последней эсэмэской была: «Спасибо за прошлую ночь. Не знаю, что бы я без тебя делала, люблю, С.». Мой палец завис над текстом: должен ли я стереть его немедленно? Если Чарли его прочитает, это может вызвать очередной приступ ревности. Нет, оставлю. Не стану скрываться или менять свое поведение из-за таких вспышек. Стоит только начать так поступать, как наши отношения пойдут к концу. Они будут обречены.

Но что же делать? Я уже сталкивался с проявлениями ревности Чарли, как в истории с той девушкой в парке. Но сегодня случилось нечто новое. Нечто по-настоящему тревожное и пугающее.

У нашей однокурсницы Белинды был ревнивый парень. Она рассказывала нам с Сашей об этом уже после разрыва — ей было стыдно делиться с кем-то подробностями о происходящем, пока отношения не завершились. Белинда говорила, что даже если вскользь, в нейтральном контексте она упоминала какого-либо мужчину, если приходила с работы чуть позже обычного или ей приходило сообщение от какого-либо человека мужского пола, этот парень просто впадал в безумие.

«Сначала он оставался спокойным, но было видно, что внутри него закипает нечто. Затем он задавал ехидные вопросы, делал саркастические замечания. А далее — вспышка гнева, крики и швыряние вещей. Он ни разу меня не ударил, но так страшно орал и угрожал, что накатывал настоящий ужас. А потом каялся, плакал, извинялся, обещал обратиться за помощью к специалистам. Но так никогда ни к кому и не обратился. Все повторялось снова и снова, и каждый раз я его прощала». Я помню, как спросил Белинду, почему же она все это терпела? В ответ та только пожала плечами: «Я его любила. Ведь в течение всего остального времени мой друг был чудесным парнем. Но всегда внутри него сидел маленький гремлин — словно в нашем доме жило чудовище. Оно где-то таилось, выжидая случая выйти наружу». Тогда я заявил: «Если бы такое случилось со мной, то я мгновенно бы покончил с отношениями. Нет, я никогда бы не согласился терпеть такое».