Павел Нилин - Жестокость. Испытательный срок. Последняя кража

— Пойдем к Долгушину, — позвал я.

— Пойдем, — согласился Венька как-то уныло, безучастно.

— А может, ты сильно устал? Может, ты не хочешь идти?

— Нет, пойдем. Все равно, — сказал он. И опять меня слегка встревожил его унылый вид.

Был уже вечер, когда мы переходили через базар, чтобы коротким путем пройти в городской сад.

На базаре никого не было. Все ларьки и лавки давно закрылись. И только у одного навеса стояли ночной сторож и молодой человек с валенками в руках.

Мы узнали Сашу Егорова, паренька с маслозавода.

— Ты не уехал? — удивился Венька, и лицо его вдруг оживилось. Это было заметно и в сумерках.

— Нет, я завтра уезжаю.

— А валенки это для чего в такую жару?

— Хотел продать. Тут один велел мне к нему зайти. Хотел, словом, у меня их купить…

— У тебя что, на билет не хватает? — спросил Венька.

— Нет, на билет у меня хватает. Я просто так хотел продать валенки. Зачем они мне сейчас? Я лучше племянникам гостинцы куплю.

— Ты погоди, — сказал Венька. — Не уезжай. На днях вместе поедем. И гостинцы купим. Я тоже уезжаю.

Венька теперь словно хвастался тем, что уезжает.

Поговорив недолго с Сашей Егоровым, он будто почерпнул в этом разговоре новую надежду и сказал, когда мы пошли дальше:

— А вдруг мне все-таки пришло письмо? Ведь почту и вечером подают. Может, зайдем на минутку в розыск?

Нам надо было сделать большой крюк по городу, чтобы зайти сейчас в наше учреждение. И мы сделали этот крюк, прошли по улице Марата, свернули в Ольшевский переулок и вышли прямо на бывший Махоткинский магазин, где работала кассиршей Юля Мальцева.

На железных дверях магазина под лампочкой в проволочной сетке висел, как всегда в эту пору, огромный ржавый замок. Юля давно уже ушла домой, на свою Кузнечную улицу.

Проще всего, казалось бы, нам с Венькой вместе пойти к ней домой в этот вечер, если он стеснялся идти один. Но он ждал от нее письма, точно она живет в другом городе. Это письмо ему нужно было сейчас до крайности.

Он просто не мог жить без этого письма.

В дежурке нас опять встретил Узелков. Опять стал приставать к Веньке с просьбой допустить его к Воронцову. Венька сказал, что Воронцов не игрушка, и принялся перебирать свежую пачку писем, только что доставленных с почты и лежавших на столе дежурного.

— Все-таки, Вениамин, ты извини меня, но ты очень жестокий человек! — сказал ему Узелков. — Неужели ты не способен понять, что беседа с Воронцовым мне нужна не для какого-то развлечения, а для работы?

— Ничего я теперь не способен понять, — ответил Венька, так и не найдя письма. — Иди к начальнику. Вы с ним все хорошо понимаете. А я ничего не понимаю.

— Да, теперь я вижу, что ты человек, не обижайся, но я вижу, что ты человек недалекий. — Узелков вынул из портфеля книгу. — Мне сегодня случайно пришлось прочесть вот это твое письмо, и я страшно удивился. Хотя я не охотник читать чужие письма, тем более любовные…

Узелков раскрыл книгу, и из нее выскользнул и полетел на пол конверт с письмом.

Венька быстро наклонился и поднял его.

Я узнал конверт того письма, которое он всю ночь писал перед нашей последней операцией. Как это неприятно, что оно попало в руки Узелкова!

— Ты где его взял? — спросил Венька.

— Не вытаращивай глаза, — насмешливо попросил Узелков. — Я еще не арестованный. И тут нет ничего загадочного. Твое письмо лежало в моей книге «Огонь любви», которую я давал читать Юле Мальцевой. Сегодня она вернула мне мою книгу…

Венька быстро перечитал свое письмо, потом тщательно и спокойно разорвал его и разорванное положил в карман.

В дежурку вошел наш начальник. Он вынул из застекленного ящика, висевшего над головой дежурного, ключ от кабинета и, выходя из дежурки, сказал:

— Малышев, зайди ко мне.

Узелков пошел за ним. Но начальник не принял его.

Венька вышел из кабинета минут через пятнадцать, вспотевший, взъерошенный и злой.

Я спросил:

— Ну что, не пойдем к Долгушину? Пожалуй, поздно.

— Нет, почему? Пойдем, — сказал Венька.

По дороге он все время плевался, точно попробовал что-то горькое.

Я ни о чем его не спрашивал.

В окнах здания укома партии и укома комсомола горел свет, когда мы проходили мимо. Даже одно окно на втором этаже было распахнуто.

У распахнутого окна сидела завучетом Лида Шушкина и стучала на пишущей машинке, несмотря на поздний час.

Мы остановились под окном. Венька спросил, в укоме ли Зуриков.

— Уехал, — сказала Лида, навалившись грудью на подоконник и высунув стриженную после тифа голову из окна. — Вчера еще уехал насчет двухнедельника по борьбе с самогоноварением. И от вас ведь тоже кто-то поехал…

— А Желобов, не знаешь, сейчас в укоме партии?

— Нет, — замотала головой Лида. — Он тоже уехал. Да вы что хватились-то? — удивилась она. — Все сотрудники ушли уже давно по домам. Я вот одна сижу. Просто беда, какая запущенность в личных делах!..

Она еще что-то говорила, но ни я, ни Венька не слушали ее. Я смотрел на Веньку. У него было какое-то странное лицо, будто он в самом деле тяжко заболел.

— Ну, ладно, — сказал он, словно очнувшись. — Пойдем к Долгушину, если ты хочешь… Я не возражаю. Мне все равно.

У Долгушина он слегка успокоился. В передней перед зеркалом аккуратно причесался, подтянул голенища сапог, оправил гимнастерку и вошел в павильон, как всегда входил в общественные места, чуть приподняв голову.

В глубине павильона на деревянном помосте смуглый и длинный, чем-то напоминающий змею молодой человек в черном костюме с белой грудью, размахивая соломенной шляпой канотье, отбивал чечетку и выкрикивал входившую тогда в моду песенку о цыпленке жареном и цыпленке пареном, который тоже хочет жить.

Он трудился добросовестно, этот молодой человек, то подпрыгивая, то приседая, и в сидячем положении — на корточках — продолжая отбивать чечетку.

— Умеет, — посмотрел на него Венька, но не улыбнулся.

Долгушин заметил нас, когда мы уже уселись в дальнем углу.

— Ох, какие дорогие гости пожаловали! — подбежал он рысцой к нашему столику.

— Ужин бы нам, — сказал Венька.

— И пивка позволите?

— И пивка.

Уже накрыв на стол, Долгушин, изогнувшись и заглядывая нам в глаза, спросил:

— Говорят, поймали вы этого самого Воронцова?

— Поймали, — кивнул Венька.

— Говорят, начальник ваш сильно отличился? Говорят, он сам и ловил его и очень сильно отличился? Перестрелка, говорят, была?

— Была, — опять кивнул Венька.

— Вот видите, — округлил глаза Долгушин. — Ну, хорошо. Очень хорошо. — И он еще больше изогнулся перед нами. — Интересно, что же вы будете теперь делать с ним? Застрелите, наверно…

— Застрелим, — механически подтвердил Венька.

— Ну, хорошо, — опять сказал Долгушин. — Очень хорошо. А я думал, вы его еще судить будете.