Марина Крамер - Синдром бесконечной радости [litres]

Горю Кристины не было границ. Она дни и ночи просиживала у кроватки, в которой лежал, закатывая глазки, маленький, тщедушный Витенька со скрюченными ручками и ножками, и все время задавала себе один и тот же вопрос: «За что? За что мне, почему? Как получилось, что мальчик родился настолько больным? И главное – что теперь с этим делать?»

Отец ей не помощник, он сам постоянно на лекарствах – сердце. А денег на лечение и реабилитацию Витеньки нужно много.

Кристина не могла выходить из дома – мальчик требовал постоянного ухода и присмотра, потому подрабатывала, чем могла, на дому, но денег все равно не хватало.

Беспокоил отец, чья одышка усилилась настолько, что он не мог спокойно дойти из своей спальни до кухни, но ложиться в больницу категорически отказывался.

Отец умер ночью, Кристина даже не сразу поняла, что произошло, – утром он не вышел, как обычно, к завтраку, и дочь решила, что старику просто нехорошо.

Когда же, забеспокоившись, она вошла в отцовскую спальню, то обнаружила, что Алексей Викторович лежит на спине, неестественно вытянувшись. Его заострившийся подбородок торчал вверх, рот полуоткрыт, а в левой руке зажат край одеяла. Правая же безжизненно свесилась с кровати.

Поняв, что произошло, Кристина осела на пол и сидела у стены до тех пор, пока из соседней комнаты не раздался истошный крик годовалого Витеньки.

Тогда, словно очнувшись, Кристина, подхватив на руки орущего ребенка, начала звонить в «Скорую», не совсем понимая, зачем делает это – отцу врачи были уже не нужны.

Хоронить профессора помог институт, где он много лет преподавал, – коллеги собрали денег, организовали поминальный банкет.

Кристине было мучительно стыдно, что она, единственная дочь, не может даже достойно похоронить отца. Денег не было совсем, все, что она зарабатывала, уходило на ребенка. А самое главное – не было сил.

Она мало спала, плохо ела, экономя каждый рубль на себе, чтобы больше доставалось сыну. Хуже всего было понимание, что Витенька никогда не станет таким, как другие дети, – здоровым, резво бегающим по дорожкам сквера.

Кристина на прогулках держалась подальше от других матерей, чтобы не видеть брезгливо-сочувствующих гримас на их лицах.

…Кристина не помнила, как случилось, что она вдруг уснула днем. Уснула так крепко, что пришла в себя только к ночи, вскочила, с удивлением прислушавшись к тишине в соседней комнате, где находился сын.

Сердце нехорошо забилось, к горлу подкатила тошнота.

Кристина побежала в детскую и увидела, что сын, непостижимым образом перевернувшийся на живот, лежит и не шевелится, уткнувшись лицом в подушку.

Ей стало так страшно, что она несколько минут не могла заставить себя подойти к кроватке – ноги сделались ватными, и сделать первый шаг оказалось тяжело физически.

Едва коснувшись рукой спины ребенка в клетчатой пижаме, Кристина поняла, что произошло непоправимое. Витенька не дышал, а когда она перевернула его на спину, то он уставился ей в лицо широко открытыми мертвыми глазами.

На ее крик сбежались соседи, колотили в дверь, грозили вызвать милицию, и Кристине пришлось открыть.

Когда же кто-то из соседок хотел войти в комнату, где лежал ребенок, Кристина вдруг уставилась в лицо женщины и с ненавистью подумала: «Чтоб ты грохнулась прямо здесь, сука!»

Женщина вдруг запнулась и упала прямо под ноги Кристины.

Девушка обвела всех вошедших взглядом и пожелала, чтобы немедленно, сию же секунду в квартире не осталось никого. И люди, как по команде, стали выходить на площадку, а Кристина, почувствовав дикую слабость, пошла к холодильнику и взяла там бутылку с остатками молока, жадно выпила и, вытерев рот ладонью, позвонила в «Скорую».

Закончилось для нее все совершенно неожиданно.

Кристину Задойную обвинили в убийстве собственного ребенка по неосторожности. Доказать собственную невиновность она не смогла, да и не особенно пыталась – из ее жизни ушел весь смысл.

Умер отец, за ним – сын. Больше ничего не было.

Приговор Кристина выслушала равнодушно, но когда из зала какая-то женщина выкрикнула: «Сдохни, тварь!», – она, глазами найдя на скамье кричавшую, уставилась на нее и в тот же момент тетка, охнув, подхватилась к выходу, на ходу зажимая ставший мокрым подол юбки.

В зале заржали, Кристина опустила глаза и послушно вышла из клетки к конвоирам. Ей и в голову не пришло, что она может, оказывается, легко приказать сейчас конвою отпустить ее, например.

Собственное умение, давно и благополучно забытое после хорошей взбучки от отца после случая с куклой, больше испугало, чем обрадовало.

Ей не пришло в голову проверять свой дар на сокамерницах в пересыльной тюрьме – там ей приходилось просто выживать. Только однажды, когда уже на этапе одна из соседок попыталась скинуть ее с полки и занять ее место, Кристина успокоила оборзевшую зэчку, заставив ту залезть наверх и не высовываться. Но это было единственным, что она сделала при помощи внезапно вернувшегося дара, который ее саму очень пугал.

На женской зоне детоубийц никогда не жаловали. И никому ведь не объяснишь, как все было на самом деле, – кто станет слушать оправдания, когда есть статья и срок? А у многих ведь дети там, на воле…

Что такое ад, Кристина узнала в первую же ночь, когда на голову ей накинули одеяло, стащили с кровати и начали молотить ногами. Били молча, ожесточенно, только тяжелое дыхание нескольких разъяренных женщин давало ей понять, что все происходит не во сне, да еще боль. Острая боль в ребрах, в голове, спине…

Она потеряла сознание, очнулась к утру на своей кровати, но пошевелиться не могла. Губы слиплись, заплыл левый глаз, все тело ныло так, что даже дышать было больно.

К подъему она так и не встала. Пришедший дежурный хмыкнул и пообещал карцер, если не встанет немедленно.

Кристина не могла даже пошевелиться, пыталась, цепляясь рукой за раму кровати, но боль во всем теле, словно магнитом, тянула обратно на матрас.

Дежурный, от двери внимательно наблюдавший за ее попытками, заподозрил неладное, подошел ближе, увидел заплывший глаз:

– Это что еще такое?

– Упала… – еле вывернула Кристина, понимая, что говорить правду – себе дороже, он-то сменится, а ей ночевать с этими гиенами, которые ее добьют.

– На кулак, что ли?

– На косяк…

– Да уж вижу. Ладно, сейчас врача пришлю.

Дневальная, пожилая заключенная в темно-синем платье и зеленой кофте, все это время стояла, опираясь на швабру, и внимательно прислушивалась к разговору.

Как только дежурный скрылся за дверью, она шустро подбежала к кровати и, наклонившись к самому лицу Кристины, зашептала:

– Правильно, девка… вот так и дыши – сама упала. Иначе совсем искалечат. У «смотрящей» нашей, у Ксаны, мужик дочку убил… она здесь за то, что ему нож в горло воткнула, когда девочку задушенной нашла… так что за детей она очень злая…