Василий Пропалов - Ход конем

Иван долго глядел на кирзовые сапоги, затем опустил остриженную голову, отчего казался еще сутулее, помолчал, задумчиво улыбнулся, тихо попросил:

— Покажите в протоколе допроса только подпись жены.

Я показал.

— Значит, через три года, но все-таки докопались. — Иван полез в карман за махоркой и бумагой.

— Не раскрытых преступлений не бывает, Иван Константинович. Когда они раскроются — другой вопрос. Одни раскрываются быстро, другие через месяцы и даже через годы, но обязательно раскрываются.

Я взглянул на Ивана. Он сидел, как больной, откинувшись всем корпусом на спинку стула.

— Итак, Иван Константинович, когда, где и при каких обстоятельствах ты оставил сапоги?

— Осенью пятьдесят шестого года мы приезжали в Кособродск, обворовали магазин и уехали. В магазине я надел яловые, а свои оставил. Об этой краже я много думал в колонии, ночами думал. Лежу на нарах, заснуть не могу, хоть глаза зашивай. Душу кошки царапают. Отсижу, думаю, этот срок, а старый грех откроется, и меня снова в суд. Сколько раз хотел сходит к о́перу [2] Оперуполномоченный при исправительно-трудовой колонии. , обо всем рассказать, но не осмелился. Теперь душа будет спокойна, чиста…

Я подробно записал показания Ивана Юкляевских и предложил прочитать лично. Он расписался в протоколе, не читая, осторожно положил ручку на чернильный прибор и коротко произнес:

— Верю.

А это уже кое-что значило.

Ждали гостей. Стол был накрыт. Вырываясь из-за белых облаков, солнце заглядывало в отпотевшие окна нового рубленого дома, огороженного палисадником с молодыми кленами. Николай Стратонович Терентьев прошелся по комнате, остановился у этажерки, взял тетрадь со стихами и, прочитав первое четверостишье, спросил у жены:

— Ну как, Лидочка, нравится?

— Так себе, — равнодушно ответила Лидия, не глядя на мужа.

— Эх, Лида-обида, — вздохнув, сказал Терентьев. — Не берет тебя за живое пейзаж. Да ты послушай дальше!

Не успела Лидия ответить улыбающемуся мужу, дверь распахнулась, и в дом вбежала запыхавшаяся щупленькая старушка.

— Николай Стратонович! Батюшка ты наш! Оголили… Днем оголили! Ироды проклятые! Помоги, будь добрый…

— Успокойтесь, Галина Селиверстовна. Объясните толком, что стряслось. Деньги у вас украли, что ли? В карман залезли?

— Не-ет. Дом оголили, ироды проклятые… Чтоб они подохли!

— Вещи выкрали у вас?

— Ага.

— Давно?

— Сегодня.

— Во сколько примерно?

— Не знаю, батюшка. С утра дома-то не бывала.

— Соседи кого-нибудь видели? Может, кто заходил во двор?

— Ванька Волков, сказывают, вертелся у дому-то. На разъезде Малышкино живет.

— Какой он? Молодой или старый? Высокий или низкий? Черный или белый? Во что одет?

— Не скажу, батюшка, не видела сама-то, а расспросить толку не хватило с расстройства. Да и торопилась к тебе.

— Какие унесли вещи — расскажете в пути…

Лидия стояла посреди комнаты с опущенными руками и не вмешивалась в разговор до тех пор, пока не услышала «расскажете в пути». Она думала, что Николай откажется, посоветует старушке заявить в милицию, но поняла: он этого не сделает, сам уйдет на поиски преступника и когда возвратится — неизвестно. И возвратится ли? Всякое бывает… Лидия бросилась к мужу и умоляющим голосом заговорила:

— Николай! Разве ты забыл, что сегодня у нас вечер? Через час-другой соберутся гости, а ты? У тебя отпуск… Пускай бабушка заявит в отделение милиции…

— Лида, я не могу оставить старушку в беде. Не могу, пойми! В таком деле каждая минута дорога. Гостей займи чем-нибудь. Я скоро вернусь, дорогуша. — Николай поцеловал Лидию в щеку и выбежал на улицу, где его поджидала Галина Селиверстовна.

Лидия продолжала стоять у окна, навалившись на косяк маленькой кудрявой головой. Она видела, как уходит Николай, разговаривая о чем-то со старушкой.

На перекрестке Терентьев попрощался с Галиной Селиверстовной и свернул вправо. Шел он быстро, на ходу коротко обменивался приветствиями с знакомыми.

До прибытия местного поезда оставалось пятнадцать минут. Николай Стратонович ходил по перрону и бегло, но внимательно осматривал незнакомых пассажиров, незаметно поглядывая на чемоданы и узлы. Волков, если он обокрал Галину Селиверстовну, мог уехать с этим поездом. А там — ищи ветра в поле. Да и вещи может размотать. Хорошо бы встретить кого-нибудь из знакомых с разъезда Малышкино. Помогли бы отыскать Волкова, если он здесь, на вокзале…

— Николай Стратонович тоже куда-то едет? — вдруг донеслось сзади.

Терентьев оглянулся. За спиной стоял и добродушно улыбался Анатолий Боровский, сын продавца на разъезде Малышкино. Николай обрадовался, подмигнул Боровскому, молча крепко сжал руку и шепнул:

— Вот кстати. Мне тебя надо позарез. Ты хорошо знаешь в лицо малышкинских?

— Знаю. А что?

— Ивана Волкова знаешь?

— Кто его не знает, забулдыгу. Где-то здесь отирался. Недавно видел. А что, Николай Стратонович?

— Покажи мне его, а?

— Можно. А что?

— Да нужен он мне.

— Зачем, Николай Стратонович? — допытывался Боровский.

— Когда-нибудь расскажу. Длинная история. Сейчас некогда. Скоро прибудет поезд. Пойдем поищем.

— Пошли.

На перроне Волкова не оказалось. Не было его и в пристанционном буфете. Когда паровоз, тяжело дыша, медленно подтягивал хвост поезда к платформе, Боровский увидел Волкова. Он сидел на ящике за углом магазина и жадно глотал вино из горлышка.

Поблагодарив Анатолия за помощь, Терентьев направился к магазину. Боровский бросился к поезду. Николай на ходу расстегнул ворот рубашки. Квадратное лицо его окаменело. Мысль работала лихорадочно. Никаких вещей около Волкова не было. «Где они? — думал Терентьев. — Неужели успел продать? Хотя не такой он, наверное, глупец, чтобы рисковать… Да и кто их купит в нашем поселке, даже за бесценок? А если не виновен? Если не он? Если кто другой? Нет, он! Во всяком случае, проверить надо. Ведь Боровский рассказывал о его беспутной жизни. Столько времени не работать и так часто пить? Деньги с неба шока никому не сыплются, калачи на березах не висят. Жаль, что Малышкино не на территории нашего отделения находится. Мы бы давно такого прохвоста поставили на место, заставили работать. Брать его сейчас, без вещей? Бессмысленно. Значит… Значит, выход из положения один: попытаться сделать ход конем, как в шахматной партии…»

Николай Стратонович надвинул серую кепку на широкие сросшиеся брови, решительно подошел к Волкову и молча остановился. Не вставая, Волков поднял мутные пьяные глаза, буркнул: