Эндрю Гарв - Дальние пески

— Видите, все сходится, — продолжал Бернс. — Я легко могу понять ваше упорное нежелание поверить в это, но, к сожалению, все абсолютно ясно. Совпадают даже детали. Вот, например, миссис Рэмсден сказала, что в то утро в Фэйрхавене у нее были важные дела. Понятно, что то был лишь предлог, чтобы муж отправился на остров один, а она могла незамеченной последовать за ним позже.

— Вы не можете быть на сто процентов уверены, что это был предлог, — возразил я.

— Представьте, можем. Мы получили информацию обо всех ее передвижениях в то утро. Она припарковала машину на набережной в Фэйрхавене около десяти часов. Ее видели трое пенсионеров, которые всегда торчат там на скамейке, вы их тоже могли заметить сегодня. Через десять минут она вернулась к машине и уехала. За это время она купила полфунта ветчины, чай и забрала из фотоателье отпечатанные фотографии. И это все. Быть может, вам интересно взглянуть на снимки? Вот они. — И он придвинул ко мне желтый пакет. — Они были у нее в сумке. Ну как, они кажутся вам настолько уж важными?

Я просмотрел фотографии. Самые обыкновенные сюжеты: Артур в ялике, несколько снимков загорающей на пляже Фэй, еще несколько — она же в доме, на остальных — птицы. Ничего примечательного. Я вернул фотографии инспектору.

— Но ведь могло быть что-то еще, — сказал я. — Быть может, самое важное ее дело было не в самом Фэйрхавене.

— Она говорила именно о Фэйрхавене, не так ли? Да если она и заезжала куда-то еще, то должна была это сделать молниеносно. Лодочники в Пепельном Береге видели, как она вернулась домой уже в половине одиннадцатого.

Казалось, у него был ответ на любой вопрос. Я еще раз заглянул в коробку, чтобы посмотреть, не лежит ли там что-то еще. Там валялась только лампочка, которая вполне могла быть от вспышки фотоаппарата Артура.

— Это имеет к делу какое-нибудь отношение? — спросил я, указывая на нее.

— Нет, мы просто нашли ее в трюме, когда осматривали ялик мистера Рэмсдена. — Инспектор поднялся. — Что ж, мистер Ренисон, вот так обстоят дела… Скажу прямо, мне не слишком приятно сообщать столь дурные вести, но я подумал, что вам лучше будет обо всем знать.

Я тоже поднялся, чувствуя некоторую слабость в ногах. Мне все еще трудно было до конца осознать происшедшее.

— Я не могу даже вообразить Фэй Рэмсден делающей нечто такое… — сказал я.

— Вы давно ее знали? — спросил Берне.

— Месяцев пять.

— Это не слишком большой срок, верно?

Я ехал обратно к дому в полнейшем смятении. Во мне боролось инстинктивное недоверие с холодной логикой неопровержимых фактов. Пока Бернс не выложил передо мной все свои улики, я готов был бы голову дать на отсечение, что Фэй ни в чем не виновата. Но доказательства были исчерпывающими, от них так просто не отмахнешься.

И все равно я не мог принять их на веру, не проанализировав все сам. Едва войдя в дом, я попросил Морин припомнить, не говорилось ли в субботу утром чего-нибудь об инсулине Артура. Если бы она ничего не помнила, это было бы уже что-то, хоть какая-то соломинка, за которую можно ухватиться. Однако она помнила все прекрасно. Когда Артур выходил из дома, она слышала, как Фэй окликнула его: «Ты взял свое лекарство, милый?» На что Артур по обыкновению похлопал себя по карману. Потом я спросил, не слышала ли она, чтобы у Фэй с Артуром заходила речь о кармане, нуждающемся в починке. Она не слышала ничего подобного. Еще одна соломинка сломалась, едва я за нее взялся.

Я попросил затем Морин рассказать мне все, что ей известно о ночных прогулках Артура и Фэй, но и это ничего мне не дало. Насколько она помнила, было три или четыре случая с интервалами в несколько недель, когда кто-то из них выходил из дома поздно. Последний раз это случилось в четверг ночью, за два дня до трагедии. Тогда, как ей показалось, из дома выходили они оба. Бернс сказал бы на это, что как раз в ту ночь Фэй и ее любовник окончательно разработали свой дьявольский план. Я спросил Морин, кто из супругов первым отправлялся на эти ночные прогулки, но она не могла сказать этого. К тому времени она обычно уже была в постели, и у нее оставалось лишь смутное воспоминание, что кто-то выходил и входил. Помнит ли она, спросил я далее, чтобы Фэй и Артур когда-либо ссорились и по какому поводу? Она сказала, что раз или два они разговаривали на повышенных тонах, но она представления не имела, в чем была суть раздора.

Словом, версия Бернса оставалась непоколебимой. Кроме утверждений самой Фэй, теперь уже мертвой, не было никаких свидетельств, что неприятности в их доме начались именно по вине Артура. В то же время на виновность Фэй указывало многое. Артур, очевидно, начал в чем-то подозревать ее и решил выяснить правду, что сделал бы на его месте каждый муж, которого снедает ревность.

Подозревал Фэй?.. Мимолетное воспоминание породило во мне хрупкую надежду, что я обнаружил наконец уязвимое место в версии инспектора. Я вспомнил, с какой теплотой, с какой нежностью говорил Артур о Фэй во время нашей первой с ним встречи. Для него она была воплощением совершенства. Он не стал бы расточать ей столько похвал, будь у него малейшее сомнение в ее верности… Но тут же понял, что тот разговор состоялся у нас еще до первой ночной прогулки. В то время Артур мог ощущать только легкое ослабление внимания к себе — отсюда его голодные взгляды и перемены в настроении. Возможно, именно это полуосознанное чувство и заставило его твердить мне о том, как Фэй привязана к нему. Не себя ли самого он старался уговорить? Бедняга! Я до сих пор живо помнил, сколько эмоций отразилось на его лице, когда он сказал: «Она для меня — все!»

Но в следующую секунду я снова не мог поверить в случившееся. Ведь Фэй сама поведала Кэрол о семейных неурядицах, рассказала о прогулках Артура по ночам. Разве стала бы она это делать, если бы сама встречалась в темноте со своим таинственным возлюбленным? Не лучше бы ей было хранить это в секрете?.. Однако, поразмыслив еще немного, я стал понимать, как тонко все было ею задумано. Конечно, к тому времени она уже чувствовала, что у Артура появились подозрения, что в какой-то момент он может поделиться ими со мной или Кэрол. Поэтому она решила первой дать свою версию событий, более того — поставить под сомнение здравый рассудок Артура историей о том, как он «молился», стоя на коленях в песке. Тан она готовила нас к тому, чтобы мы верили ей, а не Артуру и ничего не заподозрили после его смерти… Хитро, ничего не скажешь!

Я продолжал бороться с фактами, но явно был обречен на поражение. Прежний портрет Фэй — милой и доброй — начал в моем воображении приобретать иной облик. Истина заключалась в том, что ей удалось меня одурачить — теперь я это видел. А разочарование в ней началось, отметил я, покопавшись в своих чувствах, с того непонятного телефонного звонка. Я все время старался отмахнуться от неприятного ощущения, но подсознательно оно продолжало беспокоить меня. Уже тогда можно было догадаться, что она совсем не такая, какой хочет казаться. А сейчас мне на ум пришли и другие детали. Мне вспомнилось, как я сам гадал, что Фэй нашла в Артуре, чтобы воспылать желанием выйти за него замуж, и как мне пришлось найти этому столь маловнятное объяснение, как материнский инстинкт. На самом деле она, конечно же, вышла за него из-за денег. Ведь ее юность была вечными качелями между нищетой и богатством. Вот откуда у нее отвращение к первому и железная решимость заполучить второе любой ценой. Я вспомнил, какими красками обрисовал мне Артур ее родителей: пьяница отец, дешевка мать. Кстати, мать, которая ведь тоже вышла замуж ради денег! Как же он ошибался, полагая, 'что Фэй унаследовала от нее лишь лучшее!