Ян Валетов - Остаться в живых…

Было в тот момент Настеньке Белой ровно двадцать лет. Возраст этот по временам революционным считался немалым, но боевые невзгоды да болезни с лишениями не превратили бывшую курсистку в мужеподобное существо говорящее басом и ковыляющее по комнатам на кривых, от постоянного пребывания в седле, ногах. Правда, Анастасия Павловна много курила, носила на поясе маузер в огромной деревянной кобуре, в кармане гимнастерки крошечный браунинг с рукоятью слоновой кости и личной дарственной надписью товарища Троцкого, а на ногах высокие кавалеристские сапоги из мягчайшей яловой кожи. Но голос она сохранила нежный, только чуть тронутый хрипотцой от папиросного дыма. И породистую бледность кожи сохранила, свойственную рыжеволосым, а еще – сочащийся фанатичным огнем взгляд потрясающе красивых зеленых глаз.

Юрий Петрович Бирюков, русский естествоиспытатель, путешественник, помощник Викентия Павловича Чердынцева, одного из светил российской науки, был расстрелян во дворе Ростовской ЧК. Перед тем, как разрядить наган с рябым от частого пользования стволом, в голову адьюнкт-профессора зоологии Московского Университета, рукастый палач, которого все называли запросто – Данилыч, закончивший 4 класса церковно-приходской школы, приказал завести стоящий тут же грузовик, чтобы выхлопами заглушить стрельбу посреди города и не волновать сознательных граждан, чем доказал, подавляющее превосходство природной сметки над академическим образованием.

В том же дворе, только несколько месяцев спустя, был расстрелян сам Данилыч и его непосредственный начальник, кузен Юрия Петровича, Анатолий Иванович Бирюков. Ордер на арест Анастасии Белой был тоже выписан, и лежать бы и ей на том же самом дворе с простреленной головой, если бы не ее покровительница – Жанна.

Когда за ней, в ее съемную комнату, пришли коллеги в кожанках, Настя бредила и горела вторые сутки. Это был тиф. На лопнувших в нескольких местах губах запеклась черная кровь. Рядом с кроватью, уронив большие, как лопаты, руки между колен, сидел мужчина с бритой головой и невыразимо грустными, влажными глазами бархатно-черного цвета.

– Ты кто? – спросил бритого старший наряда, стараясь держаться подальше от постели.

– Сосед, – лаконично отозвался тот.

– Давно у нее?

– С позавчера.

Старший пристально посмотрел на соседа, одетого в простые черные штаны и тельник.

– Не боишься? Похоже – тифозная она…

Сосед покачал головой и, сняв со лба пламенной революционерки высохший от жара компресс, намочил его в миске, от которой шел острый уксусный запах, и вновь положил девушке на лоб.

– Тифозная, – согласился он. – Боязно. Да не бросишь… Девка одна, без родичей живет… Помрет ведь без помощи. Грех…

– Да она и так помрет, – заявил чекист, не удаляясь от дверей, прикуривая влажную от жары папиросу, – а грехи… – Он прищурился, словно оценивая, достоин ли бритый его внимания и совета. – Раньше б сказал – замолишь, а теперь скажу – наплюй. Ты моряк, сосед?

Бритый коротко кивнул.

– Балтиец?

– Черноморский флот.

– Поня-я-я-ятно, – протянул чекист, выпуская из узких губ тонкую струю дыма. – Ты теперь у нас как тот сапожник, что без сапог. Море есть, а флота нету!

– Похоже, что так, – отозвался сосед.

– Ну, ладно, морячок, – сказал старший наряда. – Я смотрю – нам тут делать нечего. Подохнет, так подохнет, значит, повезло – не расстреляли. А если очухается – пусть заскочит на работу, скажешь – ждут ее.

– А на работу – это куда?

– А на работу – это в ЧК. Знаешь, где находится?

– А кто вас не знает?

– Вот и здорово! Только смотри, передать не забудь!

– Передам, – согласился бритый.

Бритого звали Глеб Изотов, и был он минным мастером с миноносца «Лейтенант Шестаков», того самого, что выводил обреченные корабли на рейд Цемесской бухты 18 июня 1918 года. Он выходил Настю Белую – будущую изотовскую прабабку, не дав умереть от брюшного тифа, женился на ней, прикрыл своей звучной фамилией и вывез из Ростова в Новороссийск.

Замужество и рождение двоих детей благотворно сказались на бывшей якобинке. Вполне возможно, что родись у Жанны д’Арк дети, она тоже предпочла бы судьбу мещанки общественной жизни, за которой, чаще всего, скрывается пронзительное одиночество.

От революционного прошлого у Насти остались крутой нрав, шрамы и увечья, а также привычка курить, все что горит и пить спирт неразбавленным, да подаренный Львом Давыдовичем дамский пистолетик. Но о наличии последнего лучше было помалкивать.

Жили бедно. Спасало то, что Глеб Афанасьевич был трудолюбив и не чурался любой работы, а Анастасия Павловна, как оказалось, относительно сносно шила и готовила.

И однажды, от бедности и безысходности, а еще от слухов, что на рейде работают водолазы с самого Севастополя и Петрограда, и ищут они утонувшие сокровища…

В общем, однажды изотовской прабабке в голову пришла идея.

Глеб Афанасьевич прореагировал на рассказ о допросе Бирюкова и на известие о жемчужном кладе спокойно. Что зря суетиться? Придумают же бабы! Но потом вспомнил пакетбот, маячивший в прицелах на входе в бухту в те самые дни, расспросил еще раз в подробностях любимую жену, и призадумался… А с началом теплого сезона начал исчезать из дому на несколько дней. Возвращаясь, на вопросы отвечал уклончиво, рисовал что-то вместе с соседом и другом Леонидом под навесом, в заросшем виноградной лозой дворе, и опять исчезал.

«Ноту» они нашли осенью 26-го, перед самым началом штормов. Нашли, как водится, случайно, но ни осмотреть толком, ни пробраться вовнутрь не смогли – помешала погода.

Потом, уже весной, выяснилось, что проникнуть в каюты они не смогут ни при каких обстоятельствах. Нужно было что-то придумать. В их распоряжении был ботик вполне пригодный для водолазных работ – Леонид, старый приятель Изотова, был пайщиком рыболовной артели – в экономике советской державы царил НЭП и многое из того, что в тридцатые года оказалось невозможным, еще было разрешено. Сам Глеб Афанасиевич трудился в порту капитаном буксира и тоже был связан с морем – колокол для глубоководных погружений и водолазный костюм раздобыл он.

И решение было найдено.

Корпус, хранивший в себе жемчужный клад, предполагалось расколоть. Изотовский прадед был мастером-минером, а совсем неподалеку от Чуговпаса лежал на морском дне, посередине длинной отмели, минный катер с полным боезапасом, потопленный неизвестно кем еще в начале века. Поднять вполне пригодные к использованию мины с мелководья было делом нескольких дней. В июне 1927 года Глеб Афанасиевич с друзьями Леонидом и Виктором начал минировать корму «Ноты», располагая заряды так, чтобы расколоть судно на несколько частей и открыть доступ к внутренним помещениям пакетбота. 27 июня 1927 года прадед ушел из дома на рассвете и больше никто и никогда его не видел. Вместе с ним пропали и его друзья. Пропал и ботик, о котором долго спрашивали в рыболовной артели. Пропавших искали, но, естественно, не нашли. Прабабушка осталась одна – не вдова и уже не жена, с двумя детьми – 4-х и 6-ти лет отроду.