Миермилис Стейга - Последняя индульгенция. Кондоры не взлетели

— Факты, факты! — прервал его прокурор.

— Вот они, — ответил Розниекс, подняв блокнот повыше к глазам. — Женщина сбита в двухстах метрах от станции. Средняя скорость пешехода — шесть километров в час, или километр за десять минут. А может быть, и за пятнадцать. Следовательно, двести метров женщина прошла за две-три минуты. Дежурный по станции видел женщину, когда она вышла из вагона и двинулась по направлению к морю. Поезд стоял на станции одну минуту, и дежурный, едва успев вернуться в свое помещение, услыхал крик. Значит, это случилось через две-три минуты. Это подтверждает мое предположение о скорости, с какой шла женщина. Можно сделать вывод, что от станции до места трагического происшествия она шла не более трех минут. Поезд прибыл на станцию в двадцать три часа пятьдесят две минуты. Пострадавшая сбита в двадцать три пятьдесят пять. Когда поезд прибыл на станцию, то есть в двадцать три пятьдесят две, закрылся автоматический шлагбаум. Скорость автомобиля, по оценке нашего эксперта, была не меньше шестидесяти километров в час. Расстояние от переезда до места происшествия — пятьсот метров. Это расстояние машина могла бы преодолеть за тридцать шесть секунд, если бы миновала переезд, пока он был еще открыт. Но в это время пострадавшая только выходила из вагона, и сбить ее на месте происшествия никто не мог.

— Интересно, интересно, — кивнул Кубулис.

В кабинете наступило молчание.

— Второй вариант, — негромко продолжал Розниекс после паузы. — Машина оставалась по ту сторону переезда. Мы знаем, что шлагбаум опустился в двадцать три пятьдесят две, когда на станцию прибыл пассажирский поезд. В двадцать три пятьдесят восемь через станцию Пиекрастес проследовал товарный поезд. Переезд открылся только в ноль часов семь минут. И лишь тогда машина могла бы начать движение. За это время пострадавшая успела бы удалиться от станции не менее, чем на километр, находясь в пути десять-двенадцать минут. В этом случае дежурный по станции наверняка не услышал бы ее крик через две или три минуты после отправления поезда, — Розниекс нервно провел рукой по волосам. — Но из всего этого следует вывод, что машина вообще не пересекала железной дороги. Ни одна машина не выезжала и со стороны Каюрского торфяника. Это проверено. Шофер подстерегал свою жертву близ станции и поехал вслед за нею. Завтра с утра мы при дневном свете вновь очень тщательно осмотрим место происшествия и окрестности станции. Таковы факты, — закончил следователь и устало опустился на стул.

— М-да, — протянул Кубулис. — Логично, ничего не скажешь. И это многое меняет. Значит, искать надо не только машину, но и людей, заинтересованных в устранении этой женщины, надо установить мотивы преступления. — Кубулис, казалось, был огорчен новой перспективой. — Ладно, давайте приступим к разработке плана следственных и оперативных действий.

— Это ваша мать? — вопрос прозвучал где-то далеко и едва пробился через густой туман, лежавший вокруг.

Ромуальд старался удержать в трясущейся руке стакан с лекарством. Стакан стучал о зубы, рука не повиновалась.

— Да, — с трудом проговорил он. — Мать.

Спазм стиснул горло, слезы прорывали плотину, копились под оправой темных очков, медленно сползая по щекам. Ромуальд не замечал их.

Рука следователя мягко прикоснулась к плечу юноши.

— Соберитесь с силами и мужайтесь. Случилось несчастье, и тут помочь ничем нельзя. Остается одно: постараться как можно скорее схватить преступника.

Слова звучали резковато, и в то же время сочувственно. Туман развеивался, сквозь него стал проступать потолок, контуры отдельных предметов — шкафчики, операционный стол, низко расположенная хромированная лампа, блестящие инструменты. Ромуальд обнаружил, что сидит на узкой больничной кушетке. Рядом с ним был молодой еще следователь с короткими светлыми волосами и острыми чертами лица. Человек постарше, врач, что-то писал. В дверях, прислонившись к косяку, стоял рослый парень — старший лейтенант милиции. Он тоже смотрел на Ромуальда.

Он устыдился слабости, попытался взять себя в руки. И внезапно его охватил приступ дикой ненависти к неизвестному, убившему его мать. То был почти истерический припадок.

— Я его сам… своими руками! — выдохнул он, не узнавая собственного голоса.

Ромуальд чувствовал себя, словно жестоко избиваемый, у которого болит все тело и который, собрав последние силы, кидается в решительную атаку. Затем, как будто исчерпав эти силы, он устало согнулся. Следователь молча наблюдал за ним.

— Прежде всего преступника надо найти, — сказал он, и в голосе его прозвучало неудовольствие, тотчас же подавленное. — И лишь тогда мы сможем… — он умолк, подыскивая слова, — сможем отдать его под суд. Самому — не надо… Закон справедлив, и в таких случаях — строг.

Ромуальд поднял голову и посмотрел на Розниекса широко открытыми глазами.

— Что же мне делать? Как жить дальше? — Снова хлынули слезы. Ромуальд снял очки, вынул платок и отвернулся к стене.

Розниекс вдруг почувствовал, что похолодели руки, хотя в помещении было тепло. «Странно, — подумал он, — человек, даже самый лучший, всегда был и останется в определенном смысле эгоистом. Так, наверное, он устроен. Эгоизм вытекает из инстинкта самосохранения. Все зависит от его степени. Вот этот Ромуальд: хороший парень, но ему сейчас жаль не только матери — самого себя жаль. И сколько людей на кладбище, оплакивая умерших, причитает: „На кого ты меня покинул! Как я стану жить без тебя!“» Розниекс зябко потер руки.

Наконец, Ромуальд медленно повернулся к остальным. Он успел немного успокоиться. Стабиньшу надоело стоять в дверях, и он, взяв табуретку, уселся напротив Ромуальда.

— Что тебе делать, спрашиваешь? — повторил он вопрос юноши. — Если захочешь, сможешь нам помочь.

— Я? — Ромуальд впился в Стабиньша взглядом. — Сделаю все, что смогу. Скажите только, что делать!

— Делать пока ничего не нужно, — вмешался Ромуальд. — Но попытайтесь рассказать нам все, что знаете. Это важно. Мы можем поговорить в другой комнате. — Розниекс бросил взгляд на секционный стол, где под белой простыней лежала покойная.

— Но я ничего не знаю. Все случилось до того неожиданно, так ужасно…

— Верно. Но часто человек и сам не подозревает, какие важные вещи есть в его, казалось бы, совсем простых показаниях.

Когда они перешли в другую комнату, Розниекс спросил:

— Вы знаете, куда направлялась ваша мать?

Ромуальд присел в столику, подпер подбородок ладонью.

— Она поехала в гости к подруге по работе. У нее вроде бы дача в Пиекрастес, в очень красивом месте.

— Так поздно? — невольно спросил Розниекс и тут же смолк. Вопрос мог показаться неоправданно двусмысленным.