Жан Рэ - Проклятие древних жилищ [Романы, рассказы]

Но однажды утром все пошло наперекосяк.

Стевенс только-только наполнил бочонок свежей водой, как над его головой раздался пронзительный свист и в футе от его лица в пыль разлетелась часть скалы. Он был человеком флегматичным. Без особой спешки вошел в воду, заметил голубой дымок, поднимавшийся из расщелины скалы, и, не обращая внимания на фонтанчики брызг вокруг, доплыл до судна. Вошел в кубрик, где просыпался экипаж, и сказал:

— В нас стреляли.

Его слова подчеркнули два или три удара пуль в борт судна. Я взял с подставки мушкет и вышел на палубу. Инстинктивно наклонился, и пуля просвистела надо мной, как стрела из лука. Еще через секунду в воздух взлетела туча деревянных щепок, а бронзовый диск гика зазвенел, когда в него попала свинцовая пуля. Я поднял ружье в направлении расщелины, на которую указал Стевенс и откуда поднимался дым от доброго черного пороха, как вдруг стрельба разом прекратилась. Послышались вопли ужаса и призывы о помощи. Над коричневым пляжем пронесся зловещий звук удара. Я пошатнулся от ужаса: на песок рухнул мужчина. Он упал с высоты трехсот футов отвесной скалы. Его изломанное тело почти полностью погрузилось в песок. По грубому кожаному костюму я узнал одного из парней Враса, промышляющих грабежом терпящих бедствие судов. Едва отвел глаза от неподвижного тела, как Стевенс тронул меня за плечо.

— А вот и второй, — сказал он.

Изломанная масса летела из синевы неба к земле. Это походило на беспорядочное падение громадных морских птиц, буревестников, которых на большой высоте настиг смертельный залп свинца, и они, потеряв опору воздуха и увлекаемые своим весом, неслись вниз. И опять песок вздрогнул от глухого удара. На этот раз человек несколько раз вздрогнул и поднял к солнцу окровавленное лицо. Стевенс медленно поднял руку к вершине гор.

— Еще один, — голос его слегка изменился.

С высоты скал донесся дикий вопль. Мы увидели мужчину, торчавшего по пояс над скалой, который отбивался от кого-то невидимого, отчаянно размахивая руками, потом он взлетел в воздух, словно выброшенный катапультой. Его тело разбилось рядом с двумя другими, хотя его крик еще реял над скалами, медленно спускаясь к нам, словно затихающий вихрь отчаяния.

Мы застыли.

— Все равно, — сказал Джеллевин, — они хотели наших шкур, но я бы хотел отомстить за этих бедных подонков. Дайте мне ваш мушкет, господин Баллистер. Фрайар Такк, пошли!

Бритая голова Такка выглянула из глубин судна.

— Фрайар Такк стоит хорошего охотничьего пса, — разъяснил Джеллевин с непонятной снисходительностью. — Вернее, стоит целых десяти псов. Он чует добычу издалека. Настоящий феномен.

— Что думаешь об этой дичи, старина?

Фрайар Такк извлек из люка свое округлое массивное тело и словно покатился к лееру. Его острый взгляд остановился на расплющенных трупах, лицо выразило острое удивление, потом посерело от ужаса.

— Фрайар, — с нервным смешком сказал Джеллевин, — ты видал и не такое, а побледнел, как юная субретка.

— Э! Нет, — глухим голосом ответил матрос, — дело не в этом… Там что-то зловещее. Там… Стреляйте по бреши, монсеньор, — вдруг закричал он. — Быстрее!

Джеллевин в гневе обернулся.

— Такк, ты опять обратился ко мне, назвав этот проклятый титул!

Обруганный матрос не ответил. Он тряхнул головой.

— Слишком поздно. Прошло, — пробормотал он.

— Что? — спросил я.

— Ну, штука, которая выглядывала из бреши, — тихо ответил он.

— Что это было?

Фрайар Такк бросил на меня укоряющий взгляд.

— Не знаю. Потом это прошло.

Я не стал настаивать на дальнейших расспросах. Послышались два пронзительных свистка. Звук доносился с вершины скал. Потом на фоне неба возникла тень. Джеллевин вскинул ружье. Я остановил его.

— Будьте поосторожнее!

Из бреши по тропинке, которую мы раньше не заметили, на пляж спускался школьный учитель.

Школьному учителю оставили лучшую каюту на корме, а для меня переделали соседнюю каюту. Таким образом, получилась сдвоенная каюта с двумя койками. Сразу после появления на борту школьный учитель удалился к себе и проводил все время, копаясь в книгах. Один раз или два раза на дню он выходил на палубу, просил принести секстант и проводил тщательные наблюдения.

Мы шли на северо-запад.

— Курс на Исландию, — как-то сказал я Джеллевину.

Он внимательно посмотрел на морскую карту и нацарапал на ней несколько слов и цифр.

— Не совсем. Скорее мы идем к Гренландии.

— Ба! — ответил я. — Одно стоит другого…

Он согласился с тем же равнодушием.

Мы ушли из Большого Копыта в хорошую погоду, оставив позади себя горы Росса, которые грели свои горбы под восходящим солнцем. В тот день мы встретили одно гебридское судно с плосколицыми (надо заметить, что такие лица характерны для жителей Гебридских островов) и от души обругали их. Вечером на горизонте появился небольшой двухмачтовик. Утром следующего дня море стало неспокойным. Слева по борту с подветренной стороны мы заметили датский пароход, который боролся с волнами. Он был окружен таким густым облаком дыма, что мы не смогли рассмотреть его названия. Это был последний пароход, который мы видели в этом плавании. Хотя на заре третьего дня далеко на юге появились два дымка. Уолкер сказал, что это были британские посыльные суда. В тот же день мы заметили вдали фонтан, выпущенный косаткой. До нас донесся низкий рев. Это было последнее проявление жизни вокруг нашего судна.

Школьный учитель по вечерам приглашал меня к себе выпить стаканчик спиртного. Сам он не пил. Он уже не был тем словоохотливым собеседником с постоялого двора «Веселое сердце», но остался приятным и хорошо воспитанным человеком, поскольку никогда не оставлял мой стакан пустым, а пока я пил, он листал свои книги. Должен признать, что не сохранил особых воспоминаний об этих днях. Жизнь на борту была монотонной. Однако экипаж казался мне озабоченным, особенно из-за небольшого и довольно неожиданного происшествия, случившегося однажды. Мы все одновременно почувствовали сильнейшую тошноту. Тьюрнип начал кричать, что нас отравили. Я строго приказал ему заткнуться. Надо отметить, что это недомогание быстро прошло. Резкий порыв ветра вынудил нас совершить внезапный маневр, и мы все забыли.

Занялась заря восьмого дня плавания.

Я увидел озабоченные и замкнутые лица. Мне знакомы такие лица. На море они не обещают ничего хорошего. Они выражают беспокойство, стадное и враждебное. Оно сплачивает людей, накрепко соединяет их в единую массу страха или ненависти. Вокруг них образуется атмосфера зловредной силы, отравляя все вокруг. Слово взял Джеллевин.

— Мистер Баллистер, — начал он, — мы хотим поговорить с вами и поговорить откровенно, как друзья со старшим товарищем по совместным гулянкам, а не как с капитаном.