Нора Робертс - Успеть до захода солнца [litres]

Она напевала, работая, и ее голос был таким же молодым, сильным и красивым, какой была когда-то и она сама.

Когда закончит в ванной, она подметет и вымоет все остальное в доме. Сэр придет и будет доволен ею.

Он построил этот дом для нее, вот ведь как, и даже сказал, что она это заслужила. И он предупредил ее, раз она слабоумная и ленивая, то он может отобрать его снова, если она не будет оказывать дому – и ему – должного уважения.

Он даже позволил ей повесить занавеску в цветочек, чтобы отделить ванную от остальной части дома.

Остальная часть представляла собой комнатку восемь на десять футов, где была двуспальная кровать, ржавый торшер с рваным абажуром, кресло, которое Сэр достал из ее комнатки в подвале, кухонный стол, сложенный из березовых поленьев и фанеры, и штанга для душа, служившая ей вешалкой.

Стены были облицованы (не до конца) гипсокартоном, на грубых досках пола постелен коричневый плетеный коврик, обмахрившийся по краям. У нее было два шкафчика, один для пластиковой посуды, второй для продуктов, и холодильник для того, что могло быстро испортиться.

А еще у нее было окно! Маленькое, высоко под потолком, но сквозь него лился свет в солнечные дни, в нем она видела небо и ночные звезды.

Если она вставала на кровать, то могла видеть еще больше. Несколько деревьев, горы – или что-то похожее на них.

Комнатка была меньше, чем та, в подвале, но она зарыдала от радости, когда Сэр привел ее сюда и сказал, что теперь она будет жить тут.

Она больше не носила на ноге тяжелую цепь, но Сэр прикрепил ее к стене – как напоминание, что он сделает, если она прогневит его.

Она изо всех сил старалась не гневить его.

Тут, в этом дворце, она могла греть воду на плитке и заваривать чай или открывать консервную банку и готовить суп.

В сезон он даже позволял ей работать на огороде. Конечно, ему приходилось ее привязывать, иначе она могла куда-нибудь уйти и потеряться либо ее съел бы медведь.

Работала она на рассвете или ночью, рядом сидела на цепи собака и стерегла ее, но она ценила часы, проведенные на воздухе, любила копаться в земле, полоть сорную траву, что-то сажать.

Пару раз ей чудился детский плач, а иногда она точно слышала, как кто-то звал на помощь. Но Сэр сказал, что это кричали птицы, и велел ей работать, не отвлекаясь.

Сэр держал для себя и своих ближних, как он любил говорить, цыплят, молочную корову в хлеве и лошадь с загоне.

Огород играл важную роль в обеспечении пищей, а женщине полагалось трудиться на земле и взращивать ее плоды. Женщина тоже принимала в себя семя и приносила плоды.

У нее было еще трое детей, все девочки, а также два выкидыша и мертворожденный мальчик.

Девочек Сэр сразу уносил, и, хотя она рыдала по каждой из своих драгоценных дочек, все же заставляла себя забыть про них. Потом мальчик. Она так радовалась, так надеялась, но затем пришло горе.

Сэр сказал, что это Господь прогневался на нее и наказывает за ее грехи и нечестивость, что это проклятие Евы.

Держа в руках неподвижное тельце мертвого ребенка, словно синеватую куклу, она понимала, что Сэр говорил правду.

Господь наказывал нечестивых. Такой она и была. Но каждый день она каялась в своих грехах и старалась их искупить.

Она встала на ноги и поморщилась, когда хрустнули колени. Она была одета в рабочее платье – балахон из хлопка до середины икр – и шлепанцы на тонкой подошве. Ее волосы с проседью, отросшие до пояса, были заплетены в косу.

Зеркало ей иметь не позволялось, потому что тщеславие было грехом, сидевшим в каждом женском сердце, но ее пальцы нащупывали морщины, избороздившие лицо.

Она говорила себе, что должна быть благодарной Сэру, ведь он до сих пор хотел, чтобы она исполняла супружеские обязанности, и вознаграждал ее за это, обеспечивая едой и всем необходимым.

Она прижала руку к животу, где – она знала – рос еще один ребенок. Она молилась, чтобы это был мальчик. Каждый вечер она молилась на коленях о сыне, потому что супруг тогда позволит ребенку остаться с ней. Она будет любить его, кормить грудью, содержать в чистоте и учить всему необходимому.

Она вылила ведро и снова наполнила. Пора отмыть шкафчики, стол, холодильник и маленькую кухонную раковину. Пора браться за работу.

Но когда она отнесла ведро на кухню, ей пришлось прислониться к стене. Конечно, это ребенок. Растет у нее в животе, берет у нее то, что ему нужно, поэтому она и устает, поэтому ее и лихорадит.

Пожалуй, она сейчас выпьет чаю и немного посидит, пока к ней не вернутся силы. Ей надо быть сильной ради ребенка, подумала она, доставая из банки листья одуванчика. Сэр проявил к ней, невежественной женщине, доброту и научил сушить листья.

Она налила в чайник чашку воды и поставила на плитку, а пока вода закипала, макнула щетку в горячую мыльную воду и продолжала уборку.

Нехорошо, если вода остынет. Зачем тратить ее зря.

У нее закружилась голова и пробил пот, когда вода закипела. Чай приведет ее в норму, чай и короткий отдых.

Она залила кипятком пластиковую чайную ложку зелени, взяла чай и села в кресло.

Усевшись, закрыла глаза.

– Мы отдохнем несколько минуток, – сказала она ребенку. – Я как раз хотела отдохнуть. Вечером соберем бобы и помидоры. Может, еще кабачок. Нам надо…

Она не договорила и охнула от внезапной, сильной судороги.

– Нет! Нет, пожалуйста, не надо!

От второй судороги она упала на колени; чашка выпала из ее пальцев, и чай из одуванчиков пролился на старый плетеный коврик.

Она почувствовала, как ее покидает жизнь, вытекая из нее с болью и кровью.

Бог наказывает грешников, подумала она и, лежа на коврике, мечтала о собственной смерти.

Наши дни

Бодин сумела вернуться домой до сумерек – и до очередного февральского снегопада. Снимая с себя теплую одежду, она уловила вкусные запахи, доносившиеся из кухни.

– Боже, какие ароматы! Клементина, мы, как говорится, готовы съесть все. Может, ты хочешь… – Заметив, что могучая, суровая повариха торопливо вытерла слезы, Бодин замолкла и бросилась к ней. – Что такое? Что случилось? Тебя кто-то обидел? Мама…

Шмыгая носом, Клементина покачала головой:

– Она с твоим отцом уехала; они с кем-то встречаются. Ничего особенного. Мне что-то попало в глаз. Соринка.

– Не говори ерунду. Тебе если даже щепка в глаз попадет размером с мой палец, ты вынешь ее, не пролив ни слезинки. Сядь.

– Разве ты не видишь, что мне надо дожарить цыпленка?

Бодин тут же выключила горелку.

– Цыпленок подождет. Я сказала – сядь, и я не шучу. Садись.

– Интересно, с каких это пор ты начала тут приказывать.

– Сядь. Или хочешь, чтобы я позвонила маме?

– Только попробуй! – С хмурым лицом и мокрыми щеками Клементина села. – Вот. Довольна?