Татьяна Полякова - Детектив весеннего настроения [сборник litres]

– А ты можешь застрелить кого-нибудь из романтических чувств ко мне?!

– Это и называется – подставить, Лера! – закричал Константинов. – Пацанят подставили, да еще и использовали по полной программе, и меня тоже! Да еще сделали так, чтобы ты обязательно об этом узнала! Даже билет подложили, видишь, какая забота!

– Ну и что, что?! – тоже закричала Лера. – Что из этого следует, я не понимаю!

Он помолчал.

– Ты знала, что у Тамилы Гудковой когда-то был ребенок? Знала, Лера?

Она не смотрела на него, курила и отводила глаза.

– Лера!

– Знала.

– Откуда?!

– Какая тебе разница?

– Это важно. Откуда ты знала, Лера?!

– Из досье, – сказала она неохотно. – Ты же знаешь Сосницкого! У него пунктик по поводу проверки. Всех проверяют, кто приходит на работу, всегда. Я по должности обязана знакомиться с досье. Я и знакомлюсь. А наша служба безопасности все раскопала.

– Лера, кто еще, кроме тебя, в редакции имеет доступ к файлам службы безопасности?

– Никто.

– Точно?

– Ну, только… – она осеклась и посмотрела на Константинова. – Этого быть не может, Саша.

– Может, – сказал Константинов упрямо. – Никто не мог вытащить диск из машины этого придурка-программиста, не зная, что не работает сигнализация. Никто не мог подложить этот самый гребаный диск на стол к Марьяне, а он был здесь именно в это время! Никто не имеет доступа к файлам. Начальник службы не в счет, если бы он подворовывал информацию, он бы давно стал королем шантажа, а ничего этого нет. Никто, кроме него, не мог взять у меня из ящика стола этот проклятый билет. Не возбуждая подозрений взять, понимаешь?..

Он помолчал, потом встал и быстро попил воды из лейки, которой Лера поливала цветы. Утер рот и посмотрел на нее.

– Все это планировалось заранее. Все подгонялось одно за другим, и программисты, и я, и ты. – Он улыбнулся. – Моей матери приснился сон, что она коляску катает, а в ней ребенок. И соседка ей говорит, откуда, мол, взялся ребенок, ведь никто вашу невестку беременной не видел!.. И я сообразил. Никто не видел Тамилу беременной. Никто об этом ничего не знал, кроме тебя и… него.

– Но он не мог этого сделать!

– На курок нажать не мог, – поправил Константинов, – и, видимо, не нажимал. Но участвовал – точно.

Они еще подумали, а потом посмотрели друг на друга.

– И что делать? – тоненьким голосом спросила Лера. – Сами мы не справимся. Доказательств-то никаких нет.

– Когда ты встречаешься с Башировым?

– Завтра в три.

– Вот завтра в три ты у него и спросишь, что мы должны делать. Я думаю, что дальше это уже не наше дело.

– Этого не может быть, – сообщила Мелисса Синеокова пожилой врачихе, – этого просто быть не может!

– Почему? – спросила та, перестала писать и подняла очки на лоб.

В очках отразилось больничное окно, наполовину замазанное белой краской, выше краски синее небо и зеленое дерево. И небо, и дерево извивались во врачихиных очках, как будто плавали.

– Потому что этого не может быть, – упрямо сказала Мелисса и покосилась на свою книжку, которая торчала из врачихиной сумки.

Вот интересно, узнает она меня или не узнает? И если узнает, что она обо мне подумает? Что я гулящая? Сумасшедшая? Истеричка? Наркоманка?

Помедлив, врачиха снова опустила очки на нос и приготовилась писать.

– Я абортов не делаю, – сказала она довольно холодно. – Так что вам придется обратиться к кому-то еще.

Каких еще абортов?!

От этого кошмарного слова Мелисса покрылась холодным потом и ее сильно затошнило.

Так сильно, что она вскочила с места и ринулась к раковине, полускрытой раздвижной белой ширмой. Добежав, она взялась за нее двумя руками, наклонилась, и сухие спазмы волной прошли по животу и горлу. Мелисса тяжело задышала ртом.

Врачиха со своего места наблюдала за ней, и вид у нее был скептический.

Мелисса перестала тяжело дышать, зато начала икать, и отра-зившееся в зеркале бледное лицо с каплями пота на переносице, с синевой под глазами, с родинкой на щеке, у губ, показалось ей отвратительным.

Нет, нет, она не хочет делать аборт, она ни за что не согласна на аборт, она… умрет, если еще хоть раз в жизни услышит это слово – аборт!

– Может быть, выпьете воды? – спросила врачиха. В голосе звучала сплошная ирония. – Что это с вами? У вас уже были признаки токсикоза? Восьмая неделя – самое для него время!

– Для кого? – хрипло спросила Мелисса, открыла воду и умылась. На бортике белой раковины стояла металлическая кювета, а в ней что-то лежало. Мелисса не могла смотреть на то, что в ней лежало.

– Для токсикоза, – пояснила врачиха, наблюдая за ней. – Я вызову сестру, она даст вам успокоительное.

И потянулась к телефону.

– Не-ет! – завопила Мелисса.

Вот только сестры с успокоительным ей не хватало! Она и так по коридору прошмыгнула мышкой, в очках и в платке, и сдернула амуницию, только когда за ней закрылась дверь и она поняла, что одна в кабинете с наполовину закрашенными окнами, то есть не одна, а с врачихой, которая за ее манипуляциями следила с интересом. И в консультацию она приехала под вечер, так, чтобы было поменьше народу, чтобы никто ее не заметил, не узнал, не стал просить автограф – в гинекологическом отделении!.. В карточке у нее было написано, что она Людмила Голубкова, а никакая не Мелисса Синеокова, и у нее была надежда, что врачиха ее так и не узнает – а вдруг повезет?!

– Слева чистое полотенце, – не вставая, сказала врачиха. – Вытрите лицо и вернитесь ко мне, пожалуйста.

Мелисса послушно вытерла лицо и вернулась на жесткий клеенчатый стул.

– Так, – сказала врачиха. – Значит, если вы хотите, я напишу вам направление на аборт. Это в том случае, если вы не пойдете в платную.

– Какой аборт? – тупо спросила Мелисса.

Врачиха сняла очки и резким движением положила их на бумаги.

– Послушайте, женщина, – начала она решительно, – я не понимаю причин вашей истерики. Ну, что такое случилось? Ну, ну! У меня есть время, прием все равно уже закончен, а муж позвонит, когда приедет. Меня на дачу забирает муж, – зачем-то пояснила она. – Так что говорите мне, в чем дело. Ну?

– Этого не может быть, – как попка-дурак повторила Мелисса Синеокова, знаменитая писательница.

– Чего?.. – спросила врачиха с раздражением.

– Я не могу быть беременной.

– Отчего же?!

Мелисса подняла на нее глаза. Врачиха смотрела на нее, губы ее кривились, и пучок на голове подрагивал язвительно. И вообще вся она была, как из фильмов пятидесятых годов, – уверенная, пожилая, скептическая и какая-то очень успокаивающая.

– Так. Я слушаю. Почему не может быть?

Мелисса Синеокова, знаменитая писательница, залилась слезами. Она вдруг зарыдала, да так сильно, что в горле у нее забулькало, и слезы как-то сразу закапали на стол, на календарь со снегирем, который лежал у врачихи под исцарапанным плексигласом. Мелисса смахивала горячие капли ладонью, и ладонь тоже стала мокрой.