Наталья Александрова - Стеклянный сад

На Венецию опустилась волшебная, прозрачная, фантастическая ночь. Серебристый туман с лагуны наплывал на блистательные палаццо, расположенные по сторонам Большого канала, на особняки богатых горожан в приходах Сан Моизе и Сан Закария, на мрачные, темные строения Нового Гетто, на огромные купеческие складские здания Фондаменте Нуова.

Черные с золотом гондолы развозили по домам последних посетителей роскошных казино рядом с мостом Риальто. По узким улочкам Канареджо и Дорсодуро пробегали таинственные незнакомки в масках Пьеретты или Коломбины, проходили одинокие кавалеры, искатели приключений в черных плащах и треугольных, отделанных серебром шляпах, с длинными шпагами, болтающимися на боку.

Время от времени проходили, таясь в тени домов, сбиры – агенты всесильного Совета Двадцати, наводившие ужас на случайных ночных прохожих.

Но большая часть порядочных горожан, большая часть счастливых обитателей Светлейшей Республики, чья власть раскинулась на всю Адриатику и большую часть Средиземноморья, давно уже спали безмятежным сном праведников – или беспокойным сном грешников, это уж как кому повезло.

В этот час около темного палаццо, расположенного на безымянном канале неподалеку от Школы Святого Георгия, остановилась скромная темная гондола.

Высокий гондольер ухватился за полосатый причальный столб, обмотал вокруг него веревку и помог своему единственному пассажиру, мужчине средних лет в темном плаще, перебраться с палубы гондолы на причал.

Пассажир гондолы подошел к двери палаццо и постучал в нее бронзовым молотком в форме феникса.

Должно быть, его ждали, потому что дверь тут же открылась и на пороге появился слуга, несмотря на поздний час, облаченный в черно-фиолетовую ливрею – видимо, таковы были геральдические цвета хозяина палаццо.

– Мастер Джакомо Маринетти! – представился ночной гость.

– Вас ожидают! – проговорил слуга и отступил в сторону, пропуская мастера в дом.

Он запер дверь и повел гостя через аркаду первого этажа, мимо отсыревших, покрытых плесенью стен, к широкой лестнице, ведущей на второй, парадный этаж.

Здесь они миновали анфиладу богато убранных комнат, стены которых были украшены выцветшими от времени старинными гобеленами, служащими не только для украшения, но и для борьбы с сыростью, и портретами знатных господ в костюмах прошедших веков. В одной из комнат длинный резной стол черного дерева был еще завален остатками вечернего пиршества.

Миновав эти комнаты, слуга остановился перед высокой дверью, покрытой тонкой резьбой, распахнул эту дверь и отступил в сторону, пропуская вперед гостя.

Мастер Джакомо шагнул вперед – и оказался в саду, в одном из тех пленительных, тайных садов, которые прячутся за стенами многих старинных венецианских палаццо.

Узкие дорожки разбегались по сторонам, огибая клумбы и шпалеры с чудесными розами, наполняющими сад своим волшебным ароматом, апельсиновые деревья, усыпанные золотыми плодами, и прячущиеся среди них античные статуи.

Заглядевшись на этот удивительный сад, мастер Джакомо не сразу увидел сутулого мужчину лет шестидесяти в полурасстегнутом бархатном камзоле тех же черно-лиловых цветов и в сбившемся набок напудренном парике.

– Не правда ли, этот сад прекрасен? – проговорил этот мужчина, выходя из тени апельсинового дерева.

– Да, ваша милость, – ответил мастер с низким почтительным поклоном.

– Мне говорили, мастер Джакомо, что вы – лучший из мастеров острова Мурано.

– Тот, кто сказал это, был слишком добр ко мне, – мастер снова поклонился, – однако не буду спорить, я и правда неплохо делаю разные вещицы из стекла.

– Должно быть, вам тоже немало говорили обо мне…

– Я знаю, что вы – маркиз Сантакьяра, член семейства, имя которого уже триста лет числится в Золотой книге республики…

– Вообще-то, четыреста, но кто считает! Но я думаю, мастер Джакомо, вы слышали обо мне не только это. Уверен, что вам говорили также, что я – алхимик, знаток колдовства и чародейства, что я дрессирую саламандр и грифонов, делаю золото из мусора и превращаю прекрасных девушек в жаб и тритонов…

– Я не слушаю всякие глупости, ваша милость!

– А зря. Среди глупостей иногда можно услышать и два-три слова правды. Впрочем, девушек в жаб я не превращаю – для чего? Девушки мне нравятся гораздо больше.

Лицо мастера удивленно вытянулось.

Маркиз, увидев это, весело расхохотался.

– Шучу, шучу!

Он сбросил улыбку, как сбрасывают опостылевшую маску, и проговорил серьезным, внушительным тоном:

– Но я пригласил вас в такой поздний час не ради шуток. Я хочу поручить вам большую и ответственную работу.

– Я к вашим услугам, ваша милость!

– Видите ли вы этот сад?

– Как я могу не видеть его!

– Нравится ли он вам?

– Еще бы!

– Он и правда, хорош. Но у него есть один большой недостаток. Догадываетесь, какой?

Мастер молчал, и тогда Маркиз ответил сам:

– Как и все прекрасное в этом мире, он недолговечен. Как недолговечна весна, как недолговечна женская красота, как недолговечна юность человека…

– Что поделать? Сама наша жизнь коротка, такой создал ее Господь, чтобы мы еще больше ценили его дары.

– Все так, мой друг, все так! Не в наших силах продлить жизнь, не в наших силах продлить весну, но мы можем сохранить ее быстротечную красоту. Мы можем запечатлеть ускользающую красоту на холсте художника, в мраморе скульптора или в переливах стекла… для того, мой друг, я и позвал вас сюда. Я хочу, чтобы вы в своей мастерской создали стеклянный сад, подобный этому саду. Сможете ли вы исполнить такой заказ?

– Почему бы нет? – Мастер еще раз оглядел сад – но уже другим взглядом, цепким и внимательным взглядом художника, схватывая важные детали.

– Если вы возьметесь за эту работу – я хочу, чтобы в нее были внесены кое-какие тонкие штрихи… не совсем обычные штрихи.

– Что вам будет угодно, ваша милость.

– Что ж, ловлю вас на слове, мастер Джакомо. Когда вы приступите к работе?

– Завтра же… то есть уже сегодня, и я приеду к вам еще раз со своими подмастерьями и с инструментами, необходимыми для того, чтобы зарисовать сад. Когда эта часть работы будет закончена, я смешаю стеклянную массу подходящего цвета…

– Вот этот этап меня особенно интересует. Я хотел бы присутствовать в это время в вашей мастерской.

– Это против моих правил, ваша милость. Я не люблю, чтобы в моей мастерской находились посторонние.