Надежда Черкасова - Ловушка для стервы

— Неужели ты серьезно думаешь, что мне позволят заниматься нравственным воспитанием молодежи? — Мила с грустью посмотрела на наивного родственника. — Индустрия развлечений, загребающая миллиарды на людских пороках, не даст мне измениться. Сейчас немодно быть добропорядочной. Простая деревенская девушка только тогда станет Милой Миланской, когда забудет, что такое мораль. Все сегодняшние стенания звезд по поводу морали, нравственности, правил поведения висят у них между ног. И никому даром не нужны мои морально устойчивые и высокодуховные телепередачи, если я не буду шокировать публику, раздвигая ноги на ее потребу.

Дядюшка даже руками всплеснул:

— Опомнись! Ты чего мелешь!

Но Милу уже не остановить. Дядюшка хотел правды — пусть получает.

— Если я перестану тешить публику своими мерзкими выходками, она тут же выберет себе другую королеву. Меня же объявят персоной нон грата, раскритикуют в хвост и в гриву, осудят во всех средствах массовой информации и с позором «отправят на пенсию». Та же самая молодежь, о которой ты так печешься, первая закидает меня камнями. Ты думаешь, им от меня нужны нотации на тему морали? Им нужны мои деньги и мои возможности. Мои советы, наконец, как можно стать такой, как я, чтобы превратиться в настоящую Милу Миланскую. Ложка, как известно, дорога к обеду, а питаться одной нравственностью и моралью наша молодежь пока не собирается. А потому она меня с моей высокоморальной ложкой пошлет так далеко, куда Макар телят не гонял. Так что, дядюшка, не все так просто. Не все так просто…

— Ах, Людмилочка, девочка моя, ты говоришь страшные вещи. И на что же ты тратишь свое драгоценное время, свою драгоценную жизнь. Не водись с ним больше! Я тут справки о Троянове начал наводить, но и без этого чувствую: страшный он человек, а может, и не человек вовсе, а оборотень.

— Хорошо, не буду, — улыбнулась Мила.

— Вот и славно! Я знал, что ты у меня умница. Только почему-то изо всех сил стараешься быть хуже, чем есть на самом деле. Ты уже растворилась в обмане, фальши, заигралась: надела маску и самостоятельно ее снять не можешь. А главное — не хочешь в этом признаться. Так ли уж важны тебе твои победы? Не понимаю, зачем кому-то портить жизнь, если можно наладить свою.

— Дядюшка, ты напоминаешь мне заезженную пластинку, застрявшую на одной дорожке. Не забыл, что у тебя послеобеденный сон? Ты давно клюешь носом. Заговорила я тебя совсем. Или ты меня. Я тоже пойду отдохну. Может, почитаю что-нибудь. Забыла уже, когда книгу нормальную в руках держала.

Мила поцеловала в лоб засыпающего на диване дядюшку и поднялась к себе в спальню. Через пять минут, приняв для верности успокоительное, которое теперь всегда носила с собой, она уже крепко спала с любимой книгой в обнимку.

Мила спала, улыбаясь, и видела себя совсем маленькой, сидящей за столом и с удовольствием уплетающей самый вкусный на свете пирог — с яблоками. Сладкий сок начинки стекал по подбородку и рукам. Она, то и дело причмокивая, облизывала губки и каждый пальчик в отдельности.

Ах, какая же это вкуснятина! Маленькая Мила даже глаза в блаженстве зажмуривала. Рядом стояла мамочка, молодая роскошная шатенка с красивейшими длинными ухоженными волосами и огромными зелеными глазами. Она с любовью и нежностью, но в то же время и с нескрываемой тревогой смотрела на Милу и ласково гладила ее по голове.

«Милочка, у тебя волосики растрепались, ты их причеши», — заботливо говорила мама, перебирая густые и длинные, как и у нее самой, каштановые волосы дочери и целовала в макушку.

«Какая ты, мамочка, странная, — отвечала важно Мила. — Не видишь, что я занята: пирог ем. У меня же пальчики сладкие и липкие. — В доказательство своих слов она выставляла вперед маленькие ручки, широко растопыривая измазанные соком пирога тоненькие пальчики. — Вот видишь теперь, какая я сладкая? Ты сама меня причеши», — рассудительно отвечала Мила и звонко смеялась, так как ласковые прикосновения матери ее щекотали.

«Милочка, девочка моя дорогая, я больше не могу тебе помочь, потому что я умерла. Ты сама должна распутать свои волосики, — продолжала уговаривать Милу мама. — Это очень важно, чтобы ты сама все сделала. Очень-очень важно, поверь мне! Тебе нужно об этом постоянно помнить», — мягко, но настойчиво повторяла она.

«Какая ты смешная, мамочка, — радовалась совершенно счастливая Мила. — Ты у меня самая красивая, ты у меня самая любимая и еще ты у меня — самая живая. Я же вижу тебя и сейчас крепко-крепко расцелую».

Маленькая Мила аккуратно положила в тарелку остатки пирога, проворно вскарабкалась на стул, на котором только что сидела, размахивая ножками в красных туфельках, и бросилась матери на шею, крепко обнимая и целуя в губы, глаза, нос, щеки, пачкая ее лицо и волосы сладким соком пирога:

«Вот как я тебя люблю, крепко-крепко! Я — твоя милая Мила, а ты — моя милая Мила. Мамочка, а хочешь, я тебе свой секрет расскажу?»

«Конечно, хочу!» — улыбалась мама, с любовью глядя на дочь.

«Знаешь, какие у меня самые любимые-прелюбимые цветы?»

«Какие же?»

«Желтые розочки», — зашептала в ухо матери девочка.

«Почему?» — также шепотом спрашивала мама.

«Потому что они похожи на маленькие солнышки. И светятся, как солнышки».

«Это ты мое солнышко! — с нежностью гладила по голове ненаглядную доченьку мама. — И это ты светишься, как солнышко».

«Правда-правда?! А разве можно светиться, как солнышко?»

«Можно. Когда очень-очень любишь».

«Значит, мы с тобой солнышки, раз очень-очень любим друг друга?»

«Значит, солнышки».

«Ой, мамочка, какие же мы с тобой смешные! Ну разве могут быть два солнышка?»

«Могут. У каждого человека в душе свое солнышко».

«Прямо-прямо у каждого?!»

«Нет. Только у того, кто любит».

«Как хорошо, мамочка, что мы любим друг друга. Теперь мы с тобой два солнышка. А если еще кого-нибудь полюбим, то нас будет много-много солнышек. Вот здорово! Я всех-всех буду любить, правда-правда», — уверяла она маму, нисколько не сомневаясь, что так и будет.

«Королевна ты моя, — ласково, но с грустью говорила та. — Люби весь мир, и пусть эта любовь принесет тебе счастье! Потому что нет ничего важнее на всем белом свете, чем любовь».

Они стояли в обнимку, мама и дочь, липкие, сладкие и счастливые, и никак не могли оторваться друг от друга.

Ощущение удивительной беззаботности и непоколебимой уверенности, что тебя бесконечно любят и будут любить вечно, охватило Милу, смотрящую на происходящее словно со стороны, и в то же время чувствующую себя маленькой счастливой девочкой, млеющей от нежных прикосновений матери. Удивительный мир грез, где тебя любят, где ты нужна. И так хочется вернуться в счастье!