Надежда Черкасова - Ловушка для стервы

— Уже семь. До вечера проспала, сердешная. Работает много, а отдыхает — никак. — Дядюшка вздохнул и прислушался. — Нет, еще не встала.

— Может, пойти разбудить?

— Да нет же, пусть понежится. Дело-то молодое.

— Не такое уж и молодое, все-таки тридцать третий годок пошел, — не утерпела Маняша.

— А ну цыц! Не тебе судить.

— А я что? Я — молчу.

— Вот и молчи!

— Я и молчу. — Маняша обиженно отвернулась и принялась смотреть в окно. — Погода-то до чего расчудесная: солнышко светит, травка зеленая, мягкая… Детишкам бы босыми ножками бегать по этой травке.

— Ты опять за свое!

— А что я-то? Не мне наследника рожать, а ей. Еще чуток — и поздно будет. Девка — товар скоропортящийся.

— Да не каркай ты!

— Так и помру, не понянчив наследника, — пустила скупую слезу Маняша.

— Да тьфу на тебя! Замучила ты меня своими разговорами.

— Не дело это, без наследника-то, — жужжала Маняша надоедливой мухой. — Промотает нажитое непосильным трудом, все прахом пойдет. Нельзя нам без наследника, никак нельзя.

— Слушай, шла бы ты…

— Это куда же? — насторожилась Маняша.

— На кухню! И носа не смей оттуда показывать.

Мила, слушая весь этот привычный разговор, только улыбалась. Она прекрасно выспалась и чувствовала себя превосходно: ясная голова, отдохнувшее тело, жизнерадостное настроение и огромное желание жить той жизнью, какая нравится ей. А не той, которую ей сейчас начнут навязывать.

Кстати, о наследничках. Мила не хотела ни говорить, ни думать на эту тему. Детки-конфетки, спиногрызики мелкие! Конечно же, она их имела в виду. Где-то там, в глубине подсознания, Мила допускала их появление. Но только не сейчас. У нее так много грандиозных планов, что, кажется, земля горит под ногами. Именно теперь, когда Мила полна сил и желания править балом светского мира и быть его королевой. Кто, как не она, великолепная Мила Миланская, королева королев, законодательница мод и нравов, способна стать во главе великосветского королевства!

Она вышла из вынужденного укрытия и спустилась с лестницы.

— Я все слышу.

— Ну вот, доболталась своим длинным языком, — недовольно пробурчал дядюшка, сердито глядя на Маняшу. — Пошла вон отсюда, пошла вон! Ты свое черное дело уже сделала.

— Опять я во всем виновата! Ходишь-ходишь за всеми, а слово сказать — не моги, — бурчала под нос обиженная Маняша, удаляясь от греха подальше.

— Во-он! — нетерпеливо прикрикнул дядюшка.

— Да ушла уже! — слышался голос настырной Маняши из кухни, оставившей последнее слово за собой.

— Добрый вечер! — Мила подошла к дядюшке и поцеловала его в щеку.

— Добрый! Всегда добрый, когда ты рядом. Я так рад тебя видеть! Редко очень приезжаешь.

— Приезжай не приезжай, у вас тут одни разговоры — про наследника. Доведет она тебя своим нытьем. Выгони ее!

— Ах, Людмилочка, ну что ты такое говоришь, дорогая моя! Да добрее и безобиднее Маняши на всем белом свете не сыскать. Ведь у нее за тебя вся душа изболелась, вот она и говорит, что думает. Своей-то семьи нет, так она о нас и печется. Мы — ее семья и самые дорогие и близкие люди.

— А она не слишком здесь вольничает?

— Да нет же, уверяю тебя! Прости ее, дуру деревенскую. Что на уме, то и на языке.

— Это как у пьяных, что ли?

— А ты хочешь, чтобы все люди были такими, как дипломаты и политики: думают одно, говорят другое, а делают третье? Нет, Людмилочка, мир держится на добродетельных и открытых. Ну, пойдем за стол. Проголодалась небось? Маняша, неси горячее, — заглянул дядюшка на кухню, где сердито гремела кастрюлями незаслуженно обиженная домработница.

В мгновение ока на красиво и богато сервированном столе появились всевозможные яства, приготовленные умелой и заботливой Маняшей: пельмени из кабанятины и лосятины, рябчики со сливами, гигантский жареный осетр, белые жареные грибочки, неизменный яблочный пирог, вафли боярские и кисель из черносмородинового сиропа, который очень нравился Миле.

Ее всегда удивляло такое обилие еды всего для двух персон. Но Мила здесь самая любимая и долгожданная, потому ей и предлагается на выбор множество блюд в надежде, что она хоть что-нибудь да отведает.

— Я не хочу ничего… разве что самую малость, — поломалась Мила, радуясь недовольному пыхтению глубоко оскорбленной Маняши, которая весь день простояла у плиты, лишь бы угодить привередливой наследнице.

— Не выдумывай, голодать будешь за пределами этого рая.

Мила с удовольствием съела кусочек осетрины со специями, приготовленной на вертеле, и принялась за любимый яблочный пирог, который Маняша пекла лучше всех на свете. Она уже насытилась, но, чтобы поддержать компанию и не обидеть дядюшку, усердно делала вид, что продолжает есть.

— Между прочим, английские и американские ученые доказали, что если человек вдыхает запах яблочного пирога со специями, то это оказывает на его организм столь же расслабляющее воздействие, как и лечебные процедуры от стресса, — произнесла Мила, засовывая в рот маленький кусочек пирога.

— Чудаки, право дело! Пирог для того и готовится, чтобы его есть, а не для того, чтобы нюхать. Одними запахами сыт не будешь. Сколько ни говори: «Халва-халва», во рту слаще не станет… Сколько ни говори: «Ребенок-ребенок», а род Миланских все равно без наследника прервется.

— Кто о чем, а вшивый о бане, — ехидно улыбнулась Мила.

— Да хотя бы и так, а что толку-то? «Asino lira superflue canit» — «Для осла звуки лиры излишни». Вернее, для ослицы.

Мила посмотрела на дядюшку и вздохнула. Разговоры-разговоры, и все об одном и том же — когда же она, наконец, порадует старика и выйдет замуж, а затем родит ему внуков и наследников великого и славного рода Миланских.

А за кого замуж-то? За этих ряженых с серьгами в ушах, множеством перстней на пальцах, с цепочками, бантами и шарфиками на шее? За того, кто фактически больше заботится о собственной внешности, чем о женщине рядом и своих мужских обязанностях? За этих кукол, не способных на истинно мужские поступки, дела и мысли? За лицедеев, у которых не жизнь, а праздник жизни — шоу, карнавал без забот, без обязательств, одна мишура вокруг? И сами они не мужчины, а сплошная бутафория.

— Дядюшка, а тебе не кажется, что ты пытаешься всю ответственность за продолжение нашего рода переложить на меня? Род заканчивается на тебе, а не на мне.

— Если бы я мог, дорогая! Если бы я мог! — задумался ненадолго дядюшка.

— Я — женщина, а род продолжается только по мужской линии.

— Правильно понимаешь. Читаем Ветхий Завет: «Авраам родил Исаака». Родил! — Дядюшка многозначительно поднял указательный палец. — И при чем тут, спрашивается, женщина? Здесь же безапелляционный приоритет мужского начала.

— Ну вот видишь, я совсем ни при чем.