Марина Крамер - Формула Нового года

И за год эта жизнь на автопилоте надоела мне до такой степени, что я решилась… Собственно, решение пришло давно, а к Новому году я просто утвердилась в нем.

– Значит, ваша девушка живет в этом доме? – спросила я, поглубже засовывая руки в рукава.

– Да. Как раз под нами. Фактически мы сейчас сидим у нее над головой, – Игорь поежился. – Холодает, да? Ночью совсем, наверное, замерзнем. Но ничего – у меня есть шампанское и мандарины, – он кивнул в сторону спортивной сумки, – только бокалов нет.

– Мы что же – будем отмечать здесь праздник? – удивилась я.

– У нас просто нет иного выхода. Я же не могу позволить тебе прыгнуть с крыши, это было бы как-то неправильно. А до утра придется коротать время, вот мы и займемся тем, чем все нормальные люди – будем пить шампанское и закусывать его мандаринами. У меня даже бенгальские огни есть. И фейерверк с петардами.

– Да вы подготовились, – заметила я, невольно улыбаясь – этот Игорь мне понравился, хорошо, что не оказался квартирным вором, как я сперва подумала.

Пошел снег. Мягкие большие хлопья падали на крышу, покрывая ее ковром. Я всегда любила такую погоду – не очень холодно, идет снег, нет ветра, и окружающее кажется заключенным в стеклянный шар, внутри которого кружатся белые снежинки. У меня был такой – маленькая альпийская деревушка в прозрачной большой сфере. Вова привез из командировки…

– Ты о чем-то задумалась, Инна? – спросил Игорь, дотронувшись до моего плеча, и я вздрогнула:

– Ой… Да, постоянно возвращаюсь мыслями туда, в прошлый декабрь… Мне не дает покоя мысль – а что, если я виновата в том, что произошло? Если это я что-то не то сделала или сказала, и поэтому Вова исчез?

– Послушай, Инна, – вытаскивая мои руки из рукавов и крепко сжимая их в горячих ладонях, сказал Игорь, – если ты будешь продолжать себя грызть, то никогда не сможешь жить дальше. А жить дальше надо. Понимаешь? Жить – надо. Подумай о том, что есть люди, которым каждый день жизни дается с боем, с огромным трудом, каждый час, каждая минута. И они борются, сражаются, отвоевывают у смерти эти временные отрезки. А ты – молодая, здоровая, умная девушка – так бездарно спускаешь свою жизнь, прости, но в канализацию. Думаю, что твой приятель не рад был бы видеть тебя в таком вот состоянии. Ты же не живешь – ты существуешь. Понимаешь, есть большая разница между «умереть» и «стать трупом», я это хорошо понял, когда начал общаться с больными детьми. Ты – уж прости меня за жестокость – стала трупом. А есть все шансы вернуться к жизни и быть счастливым человеком. Просто оглянись вокруг.

Я опустила голову. Его слова казались такими простыми и неоднократно произносились разными людьми, и это как бы обесценило их, лишило смысла, оставив только пафос. Но сейчас, в этой конкретной ситуации, когда я была в одном шаге от края крыши, почему-то вдруг я поняла их совершенно по-новому. Да – Вовы больше нет, но я-то есть. Да – мне трудно жить без него, потому что я уже не помню, как это было раньше, в те годы, когда его не было со мной, но ведь это не значит, что не смогу вспомнить. Да – я очень его любила, но что мешает мне продолжать делать это, пусть его нет, а есть только образ в моей памяти и в моем сердце? Игорь прав – я превратила себя в ходячий труп, от которого отвернулись даже друзья, потому что я потеряла к ним интерес. А в жизни много того, за что стоит цепляться. И даже память о Вове – такая вещь.

Я заплакала навзрыд, и Игорь, притянув меня к себе, осторожно погладил по спине:

– Не надо плакать, Инна. Тебе тяжело признаться себе в собственной слабости, но это трудно, а порой и непосильно, даже для здоровенных мужиков. А ты все-таки девушка.

Он уговаривал меня довольно долго, часть слов я не разбирала, заглушая их своими рыданиями, но всему приходит конец, в том числе и женским истерикам. Я вытерла глаза и попыталась подняться на ноги, но они не слушались, и я жалобно посмотрела на Игоря. Он улыбнулся и помог встать, отряхнул подол моего пальто:

– Вот и правильно. Ты пройдись, разомни ноги, а то совсем замерзнешь. Но ходи, пожалуйста, так, чтобы я тебя видел, хорошо?

– Вы боитесь, что я все-таки прыгну?

– Я уверен, что уже не прыгнешь, но все-таки не уходи далеко.

Я согласно кивнула и пошла по узкому проходу между плит к дальнему краю, но дошла только до середины и повернула обратно. Уже там и тут громыхали хлопушки, взлетали вверх разноцветные огоньки фейерверков, слышалась музыка и смех. Город медленно погружался в празднование. Я вернулась к Игорю, который, о чем-то задумавшись, стоял у края крыши в том самом месте, где находился козырек квартиры его девушки.

– Я вот все думаю – а что я-то сделал неправильно? – вдруг сказал он, глядя вниз. – Я ее очень любил, мне никого другого и не нужно было для жизни. Я представлял, какие у нас будут дети, как мы будем проводить вместе праздники, как купим дом за городом и будем жить там все лето. Разве это плохо?

– Нет, это хорошо… мне бы такое точно понравилось…

– А Ане не нравилось. Она хотела другой жизни. Нет, ты только не подумай, что она какая-то меркантильная или еще что… – поспешно добавил он, бросив на меня настороженный взгляд, – нет… Она очень хороший человек, очень… Просто ей не нравился мой образ жизни и то, что я много времени уделяю клоунаде. Но это не всем понятно, знаешь ли… Я ведь не беру за это денег, не стараюсь заработать таким образом.

Я пожала плечами – мне была понятна такая позиция, и я тоже не представляла, как бы смогла брать деньги за подобное. У нас в салоне раз в неделю по четвергам выделялась половина дня для пенсионеров, и все пришедшие бабушки и дедушки из окрестных домов жилого массива могли постричься бесплатно. Наш хозяин так решил – и никто не спорил, не отказывался работать, как-то повелось, что это нужно делать – вот никто и не возмущался и не чувствовал себя обремененным. А Игорь развлекал больных детей – что же может быть лучше? За это никаких денег недостаточно.

– Ты не подумай, я Аню не сужу, – продолжил он, засовывая руки в карманы, – она ничего в жизни не видела – отца не было, мать родила шестерых детей от разных, Аня старшая. Все на ее плечах лежало, а она ухитрилась еще и в университет поступить, в банк на работу устроиться. Конечно, ей хотелось выбраться из нищеты беспросветной – а кому не хотелось бы?

Это мне тоже было понятно. Я воспитывалась у бабушки, которая умерла как раз перед моим выпускным вечером, и я осталась одна в старенькой, давно не видевшей ремонта однокомнатной хрущевке. В университет не поступала, хотя имела право как сирота, решила зарабатывать деньги, а потому устроилась в салон красоты уборщицей и одновременно пошла на курсы парикмахеров. Там выяснилось, что у меня неплохие руки и талант творить из волос. Я выиграла несколько престижных конкурсов и даже ездила на международный турнир по парикмахерскому искусству в Москву, где тоже получила приз. Хозяин салона мной дорожил, зарабатывала я хорошо и имела обширную постоянную клиентуру, что позволило мне постепенно сделать ремонт и купить новую мебель. Но мои притязания не простирались дальше домашнего уюта, чистой квартиры и возможности покупать то, что хочется – запросы мои всегда были скромными, я так привыкла, когда жили на бабушкину пенсию и мое пособие.