Наталья Солнцева - Хозяйка книжного магазина

«Отлично притворяется, — снова подумал сыщик. — Или действительно не понял?»

Странный у них получился разговор — отрывистый, нервный, состоящий из полунамеков и обрывков фраз.

Ровно через тридцать восемь минут Смирнов был у места встречи, он сразу узнал Войтовского: крепкого, ладно сложенного, без головного убора, одетого в стильное черное пальто нараспашку и шарф горчичного цвета. Тот стоял у входа в метро, на свету, напряженный, как струна, но, несмотря на серьезность момента, осанистый, исполненный того неистребимого достоинства, которое дается только породой.

— Это я вам писал, — вырос у него за спиной сыщик. Он решил идти ва-банк, а там как сложится.

Войтовский вздрогнул, резко обернулся.

— С кем имею честь?

— Неважно. Главное, я знаю, о чем сказал перед смертью посланник братства , — прошептал Смирнов, приблизившись к мужчине в черном пальто вплотную и беря его под руку. — Вы ведь мечтаете обладать тем, что принадлежало фараону?

Войтовский был парализован услышанным. Его вожделенная, казавшаяся недосягаемой цель совсем рядом… она сама идет к нему в руки. Как странно, что он ожидал получить желаемое другим путем. Выходит, Герцогиня лгала ему? Или на него каким-то образом вышел владелец, у которого она была посредником? Он так и не привык ни к ее выходкам, ни к ее настоящему имени.

— Вещь у вас? — дрогнувшим голосом спросил Войтовский. Он старался сохранять спокойствие, но принужденная мимика и лихорадочно горящие глаза выдавали его тревогу и страх. — Вы говорили о…

— Да-да, — кивнул сыщик. — Я знаю, где печать.

Если он и блефовал, то во благо клиента.

В душе Леонарда Казимировича бушевал вулкан, но магическое притяжение реликвии уже лишило его ум и волю способности к сопротивлению. Он стал «рабом лампы», как небезызвестный джинн из сказки про Аладдина.

— Почему вы действовали через посредника? — не думая, что делает, выпалил Войтовский. — А теперь явились сами?

«Спасибо за подсказку, — мысленно поблагодарил его Смирнов. — Если я сейчас попаду в масть, все встанет на свои места». И сказал вслух:

— Посредник тянет время, он нас обоих водит за нос.

— Он? — не сумел скрыть удивления Леонард.

— Сейчас я вам кое-что покажу, — вместо ответа сыщик достал из кармана несколько фотографий, сложил их веером и протянул Войтовскому. — Узнаете кого-нибудь?

Тот жадно впился взглядом в блеклые, неудачные снимки.

— Кажется… да, — он указал на одну из фотографий. — Вот это лицо… или… нет! Вот это. Я затрудняюсь… у снимков ужасное качество. А в чем, собственно, дело?

— Не спешите. Присмотритесь как следует, — проникновенно попросил Смирнов. — Возможно, вас хотят обмануть. Кого из них зовут Марина?

Войтовский отшатнулся и побледнел. Он молчал, а Всеслав мысленно поторапливал его: «Ну же, давай! Решайся!»

Времени было в обрез — разговаривая здесь, у метро, с Войтовским, сыщик не знал, что там со Стасом. Он еще не звонил ему, надеялся на осторожность, лисью хитрость убийцы: тот спешить не станет. Ему следовало сначала как минимум проверить почту… затем осмыслить содержание письма, проследить за домом, где проживает Киселев, — толком же неизвестно, где тот находится. Вдруг Стас нашел укромное местечко и затаился? В любом случае квартиру проверить надо. «Я бы обязательно так сделал, — думал Смирнов. — Убийца не дурак, да и слишком много поставлено на карту».

— Вот! — выбрал наконец один из снимков Леонард Казимирович. — Марина…

— Комлева?

Войтовский кивнул, сглотнул комок в горле. Этот человек говорит о печати Тутмоса и знает Марину. Кем бы он ни был, его стоит выслушать.

Зимой смеркается рано.

Пока сыщик добрался из центра до улицы, на которой жили Киселевы, ясный день сменили синие сумерки и Москва погрузилась в зарево огней. Ближе к вечеру мороз усилился, легкая мерцающая дымка легла между высотных домов и пустеющих бульваров. Разноцветные сполохи дрожали на снегу, на белых деревьях. С ледяного неба неподвижно смотрели звезды.

В квартире Киселевых царили тревога и недовольство. Шторы были плотно задернуты, свет горел только в одной комнате. У Стаса разболелась рана, мысли приходили самые мрачные, голова казалась тяжелой, руки и ноги ватными. Мать увезли в больницу, в гостиной в полной темноте и тишине сидели двое мужчин. Ожидание чего-то страшного, о чем Стасу не говорили, становилось невыносимым.

Киселев не понимал, что происходит. Вдруг явился сыщик, организовал матери «сердечный приступ», вызов «Скорой помощи» и небольшую группу зевак у подъезда.

— Что за дурацкий спектакль? — возмутился Стас, когда Смирнов предложил матери отправиться в магазин за хлебом, по дороге изображать дурноту, у прилавка громко жаловаться на плохое самочувствие, прижимать руку к области сердца и на обратном пути, не доходя буквально двух шагов до парадного, свалиться в беспамятстве на посыпанные песком и солью ступеньки. — Вы полагаете, в ее возрасте это просто сделать? А если она ногу или руку сломает? Во имя чего устраивать этот цирк?

— Надо провести следственный эксперимент, — уклончиво объяснил тот. — Проверить одно предположение.

Он много говорил, нарочно сыпал специальными терминами и совсем сбил Киселевых с толку.

— В чем смысл вашего… эксперимента? — волнуясь, спрашивал Стас.

— Я пока ни в чем не уверен, — бормотал Смирнов. — Ничего определенного сказать не могу.

В его словах была часть правды. «Эксперимент» имел столько же шансов с треском провалиться, сколько и привести к намеченному результату. В конце концов Киселевых удалось уговорить.

Стас хотя и недоумевал, но смирился; мама героически исполнила свою роль. Она прониклась важностью момента и тем, что ее выбрали ключевым персонажем, старательно «сыграла» дурноту — ее изможденное лицо и жалобы выглядели естественно, ей почти не приходилось притворяться: страх за сына и переживания последних дней основательно вымотали ее. На ступеньках у подъезда женщина сделала вид, будто ей совсем худо и хочется присесть… Мягко опустилась, начала клониться набок и повалилась, закрыв глаза и ощущая щекой мерзлую шершавость снега с песком.

Из подъезда «невзначай» вышли две дамы, громко заохали, заахали; одна стала хлопотать возле упавшей соседки, другая — звонить, вызывать врачей. Откуда ни возьмись подоспела еще одна женщина — то была Ева, — склонилась над Киселевой, причитая и сокрушаясь во весь голос. Дескать, супруг пострадавшей в отъезде, осталась она одна-одинешенька, некому ей помочь, некому за ней присмотреть.

«Скорую» ждали долго, и сцена обрастала новыми сочувствующими персонажами и душещипательными подробностями. Киселеву приподняли, подложили ей под голову подушку, укутали двумя одеялами. При этом одни советовали перенести ее в квартиру на первом этаже, а другие решительно заявляли, что больную трогать нельзя и лучше подождать медиков. В общем, приехавшая бригада, — по заранее согласованному порядку действий, — неторопливо погрузила женщину в машину с красным крестом и увезла.