Галина Романова - Игры небожителей

— Как? — Он наморщил лоб. — Напомни.

— Ты не обращаешь на меня внимания, пьешь. Все время где-то, но не со мной. Ты скверно себя ведешь! — подытожила она.

— Так? Так ты это видишь?

Так часто затапливаемое в последнее время алкоголем глухое раздражение полезло изо всех щелей. В висках застучало: «Ненавижу».

— А то, что я работаю по двадцать часов в сутки, пытаясь строить политическую карьеру, это ничего? То, что устаю, изнемогаю от необходимости притворяться, улыбаться людям, которых презираю? Это ты в расчет не берешь?

Его рука нашарила подушку, вцепилась в нее и тут же совершила сильный бросок. Подушка попала жене прямо в голову. Она не ожидала и на минуту застыла с распахнутым ртом, переводя взгляд с подушки у своих ног на него — снова распластавшегося на постели.

— Ты — урод! — выдохнула она наконец и сделала попытку всхлипнуть.

Реветь не станет. Он знал. Ее не очень симпатичное лицо требовало по утрам усилий. Он засекал. Сорок минут его молодая жена наносила макияж. Он ложился пластами, вмазывался, вхлопывался, впитывался. Потом тонировался. Твою мать! Разбитую машину проще подшпаклевать, чем ее физиономию. И ведь каждый день так. Как не устала?

— Я — урод? — со смешком уточнил он.

И выразительно оглядел ее лицо: от уха до уха, ото лба до подбородка. Супруга поняла и прикусила губу. Ее глубоко посаженные глаза сузились.

— Ты на что это намекаешь, скотина?! Ты… Ты забыл, как мой отец помог тебе…

— Мой отец не стоял в стороне, — перебил он ее ленивым голосом. — Влияния обоих хватало.

— Но без моего твой бы…

— Заткнись, Лена, — попросил он вполне миролюбиво. — Ни к чему сейчас тягаться влиянием. Тем более что наши предки давно уже не у власти.

— Да, но…

— Заткнись, — снова попросил, а не приказал он. — У меня голова болит.

— Пить надо меньше, — буркнула она.

Подняла подушку с пола и положила ее на край кровати.

— И не забывай, что, уходя с поста, мой папенька прихватил целое состояние. И благополучно его приумножил. А твой… Твой едва в тюрьму не сел. Спасибо моему — отмазал.

— Да заткнись же ты наконец! — заорал он и запустил в нее еще одной подушкой. — И вали уже отсюда! Из моего дома! Вали!

В этот раз полет закончился менее удачно. Лена стояла ближе. Бросок был сильнее. Пуговица попала в переносицу и покорябала ее. Жена заверещала оглушительно и выскочила вон из спальни.

Теперь примется звонить отцу, догадался он тут же. Станет жаловаться и проситься на волю. Тот, разумеется, будет запрещать. Глеб судорожно вздохнул и крепко зажмурил глаза.

Если бы не тесть, они бы с Ленкой давно разбежались. Да что там! Они бы и не поженились никогда. Она ему даже не нравилась ни грамма. Но у отца сложилась неприятная ситуация. Отцу Ленки пришлось вмешаться и помочь. Ну а Глеб был вынужден соблюсти приличия и взять в жены его страшненькую дочь. Он был оповещен о слухах, что Ленка с пятнадцати лет жила с каким-то вонючим байкером. И даже вроде сделала от него аборт. И будто даже накануне их свадьбы.

Ему было плевать. И на слухи, и на Ленку. Надо было для дела и вольной для отца сходить с ней в загс, он так и сделал. Потом тесть пристал с выборами. Уговорами, обещаниями заставил его выдвинуть свою кандидатуру. Глеб послушался.

И не знал тогда, какому дьяволу отписал свою душу.

Он снова сел на кровати, свесил с нее ноги, нашарил подошвами толстый ворс ковра и осторожно встал. Тошнило. И перед глазами снова все поплыло. Ему бы позавтракать. Может, и полегчало бы.

— Лида! — громко крикнул он, медленно спускаясь по лестнице на первый этаж. — Лида, где ты?

Лиду — их семейную домработницу — ему даровал его отец на свадьбу. Как крепостную, честное слово!

— Лучше нее никто твоих аппетитов и пристрастий не знает, — подмигивал ему отец на свадьбе.

Это он намекал на тот единственный сексуальный опыт, который Глеб получил с ней, еще будучи пятнадцатилетним подростком. Он тогда даже не смутился. Он знал: Лида всю информацию сливала отцу. Всю! Подозревал даже, что Лида соблазнила его подростком по указанию отца.

— Лида! — заорал Глеб уже в полный голос, встав посреди огромной кухни-столовой. — Где ты, черт тебя побери!

— Глеб Сергеевич, — мягким голосом отозвалась его домработница откуда-то из-за спины. — Вы меня звали?

Он резко обернулся. Уставился на нее.

Высокая, стройная. В тщательно выглаженном форменном платье цвета сливы, прикрывающем ее совершенные колени. Белоснежный передник. Накрахмаленный кружевной кокошник на голове, под который ее пышные волосы были убраны так тщательно, что иногда Лида казалась лысой. Домашние туфли на мягкой подошве, позволяющие ей передвигаться совершенно бесшумно. Красивое бледное лицо, высокие скулы, тонкогубый рот, холодные голубые глаза. Они никогда не меняли выражения. Всегда смотрели на него внимательно, с почтением. Он не мог понять, что у нее на уме. Никогда! Даже в тот памятный день, когда она застукала его за непотребным в кровати и предложила помочь.

— Что-то случилось, Глеб Сергеевич? — спросила Лида, осторожной поступью передвигаясь к рабочей кухонной зоне. — Вы так кричали.

— Да, случилось, — буркнул он, рассматривая ее бедра, стиснутые узким платьем цвета сливы. — Завтракать желаю.

Он произнес это как барин — надменный и избалованный. Захотелось вдруг ее задеть, разозлить, вывести из ее привычного равновесия. Но не вышло.

— Что изволите? — спросила она, ловко орудуя ножом и не поворачиваясь. — Холодная телятина, овсянка, омлет, запеканка, фруктовый салат.

Глеб погладил себя по животу, там урчало и ныло.

— Давай кашу, — полез он за стол со вздохом. — И яйца. И кофе.

— Слушаюсь, — произнесла она, повернувшись.

И он неожиданно поймал бесовский блеск в ее голубых глазах и озорную улыбку, чуть дернувшую ее губы. И это ему так понравилось, что он рассмеялся.

— А я Ленку выгнал, — признался он с улыбкой, хватая ложку и погружая ее в тарелку с овсянкой.

— Что так? — спросила она тихо и отошла к кофейной машине.

— Достала. Мелькает перед глазами. Страшная.

Ему показалось, или она хихикнула? Настроение полезло вверх. И каша была вкусной. Только Лида могла так готовить, больше никто.

— И как теперь?

Она говорила так тихо, что он ее едва слышал из-за фырканья кофейной машины.

— А что теперь? Ничего. Пусть у папаши поживет. — Он доел кашу, взялся за омлет, жестами подгоняя Лиду с кофе. — Если он хочет, чтобы я и дальше играл по его правилам, пусть приструнит свою дочь. И придержит пока при себе.

— Он об этом знает?

— Пока нет. Но я ему позвоню. И попрошу не мешать мне выдвигаться, — последнее слово он произнес как ругательство. — И так навалилось…

Лида зашла с левого бока и, чуть присев, поставила перед ним большую порцию некрепкого кофе с сахаром. Она всё знала о его вкусах и привычках.