Гийом Мюссо - Тайная жизнь писателей [litres]

Что ж, если уже сегодня ему суждено умереть, пусть это будет смерть за пишущей машинкой. Здесь он был на своем месте. Здесь ему всегда было лучше всего. Спасать свою шкуру, щелкая по клавиатуре, – вызов, который он способен принять.

Для разогрева он настукал первое пришедшее в голову – фразу из Жоржа Сименона, своего учителя, показавшуюся ему наиболее соответствующей положению: «До чего меняется жизнь, когда сначала ее проживешь, а потом разберешь по косточкам».

От прикосновения пальцев к клавишам после двадцатилетнего перерыва его пробила дрожь. Ему очень этого не хватало, но он расстался с писательством не по своей воле. Воля бывает бессильна, когда к виску приставляют ствол.

«Я познакомился с Суазик Ле Гаррек весной 1996 года в самолете, летевшем из Нью-Йорка в Париж. Она сидела рядом со мной, у иллюминатора, погруженная в чтение моего романа».

Лиха беда начало! Он немного поколебался, бросил напоследок на Матильду взгляд, говоривший: «Еще есть время остановиться, не срывать чеку с гранаты, от взрыва которой погибнем мы оба».

Но ответный взгляд Матильды говорил одно: «Швырните наконец вашу гранату, Фаулз. Брызните вашей кислотой…»

Я познакомился с Суазик Ле Гаррек весной 1996 года в самолете, летевшем из Нью-Йорка в Париж. Она сидела рядом со мной, у иллюминатора, погруженная в чтение моего романа. Это был только что вышедший «Американский городок», купленный в аэропорту. Я, не представляясь, поинтересовался, как ей книга, – она уже прочла сотню страниц. Там, над облаками, она преспокойно ответила, что книга ей совершенно не нравится и что она никак не поймет, чем вызвано повальное увлечение этим автором. Я заметил, что Натан Фаулз только что удостоился Пулитцеровской премии, на это она возразила, что ни во что не ставит литературные премии и что все эти триумфальные ленты поперек обложек только их уродуют, хотя задуманы как приманки. Я попробовал произвести на нее впечатление цитатой из Бергсона: «Мы не видим самих вещей, мы чаще всего ограничиваемся наклеенными на них этикетками» [15], но она осталась к ней равнодушна.

Немного попыхтев, я не выдержал и признался, что я и есть Натан Фаулз, но и это не пробило стену ее равнодушия. Что, правда, не помешало нам занять все шесть часов перелета дискуссией. Вернее, это я упорно отвлекал ее своими вопросами от чтения.

Суазик была 30-летним врачом. Мне было 32 года. Она урывками поведала мне свою историю. В 1992 году, отучившись, она подалась в Боснию, к своему тогдашнему бойфренду, оператору телеканала «Антенн‐2». Тогда как раз начиналась осада Сараево, самая протяженная в современных войнах. Ее дружок через несколько недель не то вернулся во Францию, не то поехал освещать другие конфликты. Суазик осталась, стала сотрудничать с работавшими там гуманитарными организациями. На протяжении четырех лет она разделяла тяготы трехсот пятидесяти тысяч горожан, посвящая все силы помощи осажденному городу.

Я не смогу прочесть тебе пространную лекцию, но если ты хочешь что-то понять во всем этом, в моей истории и – рикошетом – в истории твоей семьи, то изволь погрузиться в тогдашнюю реальность – распад Югославии в годы после падения Берлинской стены и исчезновения СССР. После войны маршал Тито объединил бывшее Югославское королевство в коммунистическую федерацию из шести балканских стран: Словении, Хорватии, Черногории, Боснии, Македонии и Сербии. После крушения коммунизма на Балканах произошел всплеск национализма. В условиях растущего напряжения Слободан Милошевич, сильный лидер, гальванизировал идею Великой Сербии, которая объединила бы все сербские меньшинства. Словения, Хорватия, Босния и Македония провозгласили друг за другом независимость, что повлекло череду кровавых конфликтов. На фоне этнических чисток и бессилия ООН война в Боснии вылилась в бойню, унесшую жизни более чем сотни тысяч человек.

К моменту знакомства со мной Суазик была физически и нравственно травмирована сараевской эпопеей, четырьмя годами ужаса, непрерывных бомбежек, голода, холода, свиста пуль, хирургических операций часто без анестезии. Суазик была из тех, кто не мог равнодушно пройти мимо человеческих страданий. Но все это не прошло для нее самой бесследно. Мучения мира – тяжкий груз, способный раздавить того, кто взваливает его себе на плечи.

Мы приземлились в Руаси в 7 утра, в гнетущем тумане. Попрощавшись, я встал в очередь на такси. Все приводило меня в отчаяние: невозможность снова с ней увидеться, промозглая сырость утра, теснившиеся в небе грязные тучи, которые я воспринимал как единственный горизонт своей жизни. Но какая-то сила заставила меня действовать. Знаешь греческое понятие «кайрос»? Это решающий момент, который нельзя пропустить. Какой бы беспросветной ни была жизнь, небо хотя бы раз предоставляет реальный шанс изменить свою судьбу. «Кайрос» – это способность ухватиться за такую протянутую жизнью соломинку. Вот только момент для этого обычно до обидного скоротечен. И повторных попыток жизнь не обещает. Словом, в то утро я понял, что должно произойти что-то крайне важное. Я ушел из очереди и стал искать Суазик по всему терминалу. В конце концов я нашел ее в очереди на автобус и сообщил, что приглашен на встречу с читателями на один средиземноморский остров. Не хочет ли она отправиться туда со мной? Так прямо и предложил. Порой «кайрос» настигает одновременно двоих: Суазик без колебания согласилась, и мы в тот же день отправились на остров Бомон.

Мы провели на острове две недели и влюбились в него, как влюбились друг в друга. Это было мгновение вне времени, из тех, что подбрасывает порой мерзавка-жизнь, чтобы заставить нас поверить в реальность счастья. Ожерелье из ослепительных, как жемчуг, моментов. Обезумев, я вложил в «Южный Крест» все, что заработал за десяток лет на авторских правах. Упиваясь нашими счастливыми деньками, я воображал, что нашел идеальное место, чтобы растить наших детей. Мне уже виделось, как я пишу здесь свои будущие романы. Но я ошибался.

Следующие два года мы вели жизнь безупречно гармоничной пары, хоть и не всегда были вместе. Встречаясь, мы отправлялись в Бретань – Суазик была оттуда родом, там жила ее семья, а потом в наше убежище, в «Южный Крест». Возрожденный этой новой любовью, я начал роман, назвав его «Непобедимое лето». Остальное время Суазик посвящала своей гуманитарной деятельности: возвращалась на дорогие ее сердцу Балканы, где сотрудничала с Красным Крестом.