Сергей Федоранич - Бог тебе судья

— От кого вы защищаетесь? — спросил я.

— От людей, которые хотят нас истребить, — ответила Кристина.

— Вас — это вашу общину?

— Да.

— А что вы за община? Вы — секта?

— Нет, что вы, мы не секта. Мы просто люди, которые живут своим образом жизни. Я — врач, хирург. Каждый день я делаю операции и вижу, как люди страдают от того, что очень удалились от природы. Мы живем в каменных джунглях, питаемся синтетикой, надеваем на себя синтетику, пьем ее же. Все это отравляет наш организм. Я и мои единомышленники воссоединяемся с природой.

— Дауншифтинг?

— И снова нет, — Кристина помотала головой и улыбнулась. — Вы все пытаетесь обвинить нас в чем-то нелицеприятном. Цель деятельности секты — подмять волю человека и обобрать его, дауншифтинг — это другая крайность. У нас нет никаких принципов, кроме самого главного: жить в единении с природой и самим собой. Гаджеты нам не мешают, мы все работаем в городе, пользуемся благами цивилизации. Но у нас есть возможность не травить свой организм синтетикой, не нагружать голову мусором, ради этого мы здесь. Больше ни для чего.

Хоть Кристина и говорит, что никаких крайностей нет, но «единение с природой и самим собой» больше похоже на лозунг какой-то религиозной секты. В общем, в обратном она меня не убедила.

Кристина встала и открыла шкаф, извлекла папку и положила ее передо мной.

— В производстве участкового по Московской области находится двадцать заявлений об убийствах, — сказала Кристина, тыча пальцем в папку. — И каждое из них без движения. Мы писали уже везде, где только могли, — в главное следственное управление, в прокуратуру, в суд. И отовсюду наши письма уходят в этот чертов околоток к участковому, который не может возбудить ни одного дела, потому что нет трупов. А в Москве тем временем эти трупы нашли и повесили их на какого-то человека. Ни наши письма, ни просьбы участкового приехать сюда и все тщательно расследовать не увенчались успехом. Больше того, после нашего очередного сообщения в прокуратуру к нам пришел участковый и слезно просил этого больше не делать. Ему кто-то угрожал и сказал захлопнуться, потому что в Москве не хотят признавать, что у них под боком убивают людей из-за того, что они объединились и живут своей жизнью. Кому-то в следственном комитете в Москве выгоднее обставить дело так, как будто они взяли кровожадного маньяка, чем признать правду: государству нет дела до тех, кто не такой, как все. Они там считают, что нас всех можно перебить, раз мы не такие, как все. Мы не единицы общества. Нас просто не существует.

— Что вы такое говорите?

— Что я говорю? А вы знаете, сколько таких преступлений замято? Знаете, сколько людей убили только из-за того, что они не такие, как все? Если ваши взгляды на жизнь не вписываются в общую картину жизни, то вы автоматически теряете ценность, и ваша жизнь тоже. Всем становится плевать. Нас могут даже взорвать, и будьте уверены, на следующий день в новостях в последнюю очередь скажут, что посреди леса взорвался бытовой газ, и все поверят. Нас просто нет.

— Я не верю.

— Вы не верите, потому что это не ваша проблема.

— Хорошо, — отступил я, — предположим, что все действительно так. Этот факт имеет место. Вы можете рассказать, что происходит? Кто вы? Почему вы не такие, как все? И кто вам угрожает?

— Нам не угрожают, — сказала Кристина в отчаянии. — Даже вы меня не слышите. Виктор! Нас убивают! У-би-ва-ют!

О том, что в жизни все идет не так, Кристина поняла еще десять лет назад. Когда она только-только закончила ординатуру и стала врачом, вокруг все изменилось. Это случилось практически мгновенно. Вдруг изменились пациенты. Если всю интернатуру и ординатуру она лечила людей от травм, то теперь люди попадали к ней на операционный стол из-за своей распущенности.

Они жрали как свиньи, зарабатывая ожирение годами, их сердца обрастали толстыми шматами сала, сдавливая самую важную мышцу в организме.

Они трахались без презервативов, зарабатывая себе целые букеты заболеваний, которые сажали почки, сердце, печень и легкие.

Они были слишком горды, чтобы прийти к врачу с выпавшим геморроем, и зарабатывали обширные абсцессы, заражение крови вплоть до летального исхода.

Они травились таблетками, пытаясь насытить организм витаминами с целью продлить молодость. Они травились алкоголем, никотином, наркотиками. Они все это делали, потому что не могли себе в чем-то отказать.

Они не занимались спортом, и их мышцы слабели, развивались хронические заболевания костей и позвоночника. Они просиживали неделями перед телевизорами, сажая зрение и разжижая мозг.

Люди убивали себя своим образом жизни. И это было повсеместно. В Америке, где она прошла обучение, где живут ее родители, ее друзья. Здесь, в Москве, где она работает врачом в крупнейшем коммерческом кардиологическом центре, люди были такими же — ожиревшими, ленивыми, распущенными. Везде люди были одинаковыми, и ни один из них не признавался даже себе в том, что он попал на больничную койку по причинам, которые связаны только с его собственным образом жизни.

Это было первым открытием, которое сделала Кристина в своей жизни: люди сами себя убивают. Умышленно, последовательно, неотступно.

Вторым, еще более страшным, открытием стало осознание того, что люди не хотят ничего менять, а значит — и не могут. Она очень много времени тратила на беседы с пациентами, которые угробили свое здоровье, призывала их начать питаться правильно, заниматься спортом и другими активностями, чтобы продлить свою жизнь. Призывала бросить курить, ведь табачный дым — это яд, который человек сам лично втягивает в свой организм. Но люди ее не слышали. Они кивали, а их глаза были как будто стеклянные. Они не хотели ничего менять, потому что не могли.

Кристине в голову стали приходить странные мысли. Как я должна жить в таком мире? Как жить там, где все вокруг разрушается нашими же руками? Зачем тут жить?

Ни ее родители, ни друзья ее не понимали. Мама, русская по национальности, родившая Кристину от дипломата-американца, уехала в Америку вместе с дочерью, едва «железный занавес» упал. В Америке она вышла замуж и полностью освоилась, стала полноценной американкой, приняла американскую культуру, в том числе и культуру еды, в отличие от Кристины, которую тянуло в Россию, хоть она и была маленькой, когда они с мамой покинули СССР. Ей нравилось смотреть на фотографии Москвы, нравилось разговаривать с мамой по-русски, нравилось рассказывать своим друзьям о той жизни в СССР, которую она почти не помнила, но отлично представляла себе по рассказам мамы и фотоснимкам. Люди на снимках были такие счастливые, такие здоровые…

Папа с возрастом набирал вес, а мама, хоть и ограничивала себя в жирной и опасной еде, все равно упорно делала вид, что ничего страшного не происходит и отмахивалась от разговоров на эту тему. То же самое касается и Кристининых друзей, с которыми она видится не так часто, как хотелось бы, и волну раздражения всегда нагнетает тот факт, что их разлука связана со странным отношением Кристины к здоровью, еде и всему этому. Ведь не почувствуй Кристина в себе острую необходимость сделать что-нибудь, она бы вернулась в Америку, которая хоть и не была ее родным домом, но там были близкие ей люди. Но там ее никто не понимал, зато нашлись люди, которые поняли ее здесь. И она благодарна судьбе за то, что она смогла получить работу в Москве и приехать сюда, чтобы не только сделать серьезные шаги в своей карьере, но и постараться сделать что-то действительно важное.