Елена Арсеньева - Кошмар во сне и наяву

Герман оказался один. И ждать нельзя: черный человек умирал.

…Он сам давал анестезию, сам и оперировал. Тетя Паша, причитая и молясь, ассистировала, почти не путаясь. А Герман работал, изредка вскидывая голову, когда очередной вихрь с особенным остервенением перебирал стекла в окнах, и вспоминал любимого Булгакова, «Записки юного доктора», про то, как герой в разгар операции бегал к себе в кабинет поглядеть в справочнике, чего дальше делать. Герман бы тоже с удовольствием сбегал, да боялся, что негр за это время помрет.

А потом выяснилось, что кончилась кровь… а дело завершилось тем, что Герман лежал на одном столе, негр, забинтованный с ног до головы, на другом, а их руки, белая и черная, были соединены красной пульсирующей трубочкой, по которой кровь Германа перетекала в чужое, бесчувственное тело.

От усталости и недосыпа кружилась голова, ну и, конечно, резкая и обильная кровопотеря давала себя знать (все-таки сдать пол-литра крови и выпить пол-литра водки – равно головокружительные занятия!). За окном по-прежнему металось, выло и ухало. Тетя Паша, от вечного умерщвления плоти и нынешней усталости белая и полупрозрачная, будто призрак, качалась между ними, вглядываясь то в одно, то в другое лицо, и чувствительно пощипывала Германа, когда он сонно заводил глаза:

– Нельзя спать! Нельзя!

Герман тупо таращился в окно.

– Мчатся тучи, вьются тучи, – начал он бормотать, чтобы хоть как-то разогнать обморочный звон в голове, – невидимкою луна освещает снег летучий; мутно небо, ночь мутна. Еду, еду в чистом поле; колокольчик дин-дин-дин… Страшно, страшно… но не боле… средь неведомых равнин…

«Почему это – страшно, но не боле? – спохватился вдруг. – Страшно, страшно поневоле, вот так надо! А, понятно, это уже бред».

Колокольчик в голове делал свой дин-дин-дин все громче и громче. Было страшно, но не боле. А вот спать хотелось отчаянно!

– Хватит, тетя Паша, – пробормотал Герман как мог более внятно, приподнимаясь на локте… или уверяя себя, что приподнимается. – Хватит импортировать русскую кровь!

И осекся.

Серые губы человека, безжизненно простертого на соседнем столе, дрогнули. Сначала с них сорвался хрип, потом какие-то бессвязные курлыкающие звуки, но вот Герман услышал слабенькое бормотание:

– Мчатся тучи, вьются тучи; невидимкою луна освещает снег летучий; мутно небо, ночь мутна…

У Германа зашевелились волосы на голове. Этот хриплый, чуть живой голос повторял с ужасным акцентом те же самые слова, которые он только что нашептывал! Это что же… что же это получается, а? Незнакомый негр, занесенный новогодним ураганом в болдинскую глушь, с русской кровью впитал в себя русские стихи? То есть вместе с потоком красных кровяных телец Герман передал ему свои мысли и чувства?!

«Интересно, как он прочтет дальше: «поневоле» или все-таки «не боле»? – подумал Герман, не в силах решить, перекреститься ему на всякий случай или нет.

– Сил нам нет кружиться доле; колокольчик вдруг умолк; кони стали… «Что там в поле?» – «Кто их знает? Пень иль волк?»

Герман тихо ахнул. Другие слова! Те же стихи, но дальше. Он что, этот негр, читает Пушкина по-русски? Наизусть?!

Ну, бред, конечно. Снежная сумятица нашептала, надула в его бедную головушку бесовское наваждение. Вон клубится за окнами их хоровод, ежесекундно меняя их очертания!

– Бесконечны, безобразны, в лунной месяца игре закружились бесы разны, будто листья в ноябре, – прошептал он, роняя голову на подушку.

– Сколько их! Куда их гонят? Что так жалобно поют? Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?.. – вторил ему глуховатый голос с акцентом, и тетя Паша истово крестила обоих чтецов: белого и черного.

Наутро выяснилось, что ни к бесовщине, ни к бреду ночные происшествия отношения не имели: полуживой, но удивительно живучий негр действительно знал наизусть чуть не всего Пушкина. И по-русски! А едва не погиб он в эту ночь именно потому, что должен был во что бы то ни стало оказаться нынче в Болдине. В месте, связанном с именем своего великого родственника…

Да, да! Великий Бык, Слон Могучий. Первый Леопард Джунглей, Сын Неба и Белой Горы… и так далее и тому подобное, Алесан Сулайя уверял Германа, что происходит из того самого племени лесных туарегов, в некоторых источниках более известных как имазирги или асгары, которое и было родным племенем легендарного Ибрагима Ганнибала [1]. И его имя – Алесан – не что иное, как Александр: в транскрипции туарегов.

В свое время отцу Алесана, Абергаму Сулайе, изучавшему историю, философию и право в Кембридже, случайно попал в руки томик стихов Пушкина с тем самым юношеским портретом поэта, в котором, как нигде сильно, проступали африканские черты: курчавые волосы, вывернутые губы, сверкающие глаза. Фамильное сходство этого незнакомца со своими предками поразило молодого короля в самое сердце. Он узнал о «русском туареге» все, что мог, и чем дальше, тем больше убеждался, что Ибрагим Ганнибал, «арап Петра Великого», – не кто иной, как похищенный в раннем детстве Абергам – старший сын Великого Быка Сулайи VIII. Нынешний Сулайя был четырнадцатым носителем родового имени. После этого похищения правящий титул перешел к младшему сыну короля. Но если бы не исчезновение Абергама, младшей ветви не видать бы трона, как своих ушей! В память о похищенном принце всех мужчин из рода Сулайя теперь называли Абергамами.

Абергам Сулайя ХIV не был чужд исторической справедливости. Он попытался разыскать в России потомков своего родича, однако в конце шестидесятых годов это было не так-то просто сделать. Вдобавок, атмосфера Туманного Альбиона вредно отражалась на здоровье молодого короля. Он поспешил вернуться на родину, чтобы назначить наследником старшего из своих немногочисленных (всего лишь тринадцати) сыновей, разница между которыми составляла несколько дней, неделю, едва ли месяц. Согласно законам лесных туарегов, отправляясь в дальний путь, король должен постараться оплодотворить как можно больше женщин, чтобы семя его (воплощение бессмертной души) рассеялось в родных местах и не переставало звать к себе из тех чужедальних далей, куда он был намерен отправиться. За отведенный для этого месяц Абергам возлег с девяносто пятью женщинами племени. Результатом обряда стало сорок детей. Однако мальчиков родилось только тринадцать, из чего дукуни племени сделала вывод, что нынешний Сулайя довольно скоро уступит место следующему.

Однако в ту пору он был еще жив и вполне дееспособен.

Наследному Великому Быку к тому времени едва исполнилось три года, и у него еще не было имени. Его называли просто даку – мальчик, иногда даку соле – мальчик короля, и он не сразу привык к тому, что теперь его имя – Абергам Алесан, будущий Сулайя ХV, и прочая, и прочая, и прочая…