Елена Арсеньева - Кошмар во сне и наяву

Помнится, Германа всегда удивляла утонченная красота кольца, однако он почему-то был уверен, что это подделка, нестоящая вещица. Снять ее было невозможно: перстень буквально врос в отекший палец. К тому же Герман не видел особого вреда в том, что эта мелочь останется у Хингана: считал, что его память надежно заблокирована!

В эту минуту Герман ощутил прежде всего какую-то полудетскую обиду на судьбу: ну почему теперь, когда он столько сил положил, разыскивая сбежавшего Хингана, когда нашел его, наконец, и с риском для жизни смог притащить обратно во Внуково, – почему именно теперь жадность настолько одолела Миху, что заставила его не просто убить – убить, ограбить, предать?..

Да, вместе с перстнем исчез и Миха. Трясясь от злости, путаясь в словах, Никита Семенович бессвязно описывал какой-то их спор насчет того, кому караулить Хингана… Герман не слушал – только смотрел и смотрел на труп, потирая слева грудь, где болезненно ныло сердце. Почему он так привязался к Михе, почему так ударило случившееся? Потому что предал человек, которому Герман доверился всецело, который с мрачным энтузиазмом разделял его мстительность, помогал, без которого бы… Да он слишком многим обязан Михе, чтобы упрекать его!

Нет. Герман не мучился бы так, если бы тот обчистил дачу и сбежал, но убить Хингана… Рано! Рано! Тот еще не испил всей чаши, не испытал всей боли и унижений, которые заслужил своим изуверством. Теперь он был спасен от этой участи, Миха исчез… А Герман снова ощущал ту же мучительную тоску неутоленной ярости, которая только-только начала было утихать.

Но и этого, на взгляд судьбы, оказалось для него мало… еще мало после того дня, который они провели вместе с Семенычем, долбя бетонный пол, копая яму, зарывая в ней Хингана… после ночи, последовавшей за всем этим…

Наутро ему позвонили и попросили приехать на опознание трупа.

Погиб Кирилл.

Погиб… Застрелился после того, как его «Мицубиси» столкнул с эстакады машину с двумя женщинами. Одна осталась жива – выпала в снег из распахнувшейся дверцы, вторая погибла при взрыве.

Наверное, Кирилл сошел с ума. Другого объяснения случившемуся Герман не мог подобрать! Никита Семенович, приезжавший к нему накануне делать уборку, рассказал, что тот был совершенно не в себе. Семеныч застал у него двух потаскушек – обычное явление в квартире Кирилла! – которых Смольников внезапно выгнал в приступе дикой ярости. Потом вдруг бросился вон из квартиры. Никита ждал его, ждал, да так и уехал, боясь опоздать на последнюю электричку. А вон что оказалось…

Герман хоронил зятя один: родители были слишком слабы, чтобы ехать, а Ладе вообще решили ничего не говорить. Конечно, она совершенно не помнила Кирилла, но… кому как не Герману знать, до чего же внезапно иногда пробуждается память!

Он не чувствовал жалости к зятю – только странную озлобленность, что лежит Кирилл теперь в этой узкой оградке старого кладбища рядом с Дашенькой, что волей-неволей, приходя навестить дорогую девочку, Герман теперь будет вынужден навещать и его. Да, их взаимная неприязнь была слишком долгой, чтобы смягчиться жизнью или даже смертью. А может быть, она еще укрепилась тем, что роль мстителя – и убийцы, что там говорить! – взял на себя не родной отец Дашеньки, а он, Герман. И теперь Кирилл, подобно Михе, предал его, трусливо сбежал – в смерть, оставив ему доделывать кровавую работу.

Теперь уже не в Москве.

Да, хорошо хотя бы то, что в Москве его больше ничто не держало. Он простился с притихшим Никитой Семеновичем и уехал в Нижний. На другой же день отправился на прием к медицинскому начальству пенитенциарных [3], как принято выражаться, учреждений, однако оказалось, что зависят его дела не от начальства, а от чиновной мелкоты.

Если бы кто-нибудь впрямую спросил Германа, как ему удалось пристроиться в ИТУ ь 18 (предположим, там не было врача, но ведь его не было еще в пяти таких же колониях!), он только улыбнулся бы. Граф Монте-Кристо поступил чрезвычайно мудро, сначала разбогатев, а уж после приступив к свершению своей мести. Все-таки всегда, и везде, и во все времена дорога к заветной цели становится не в пример короче, если каждый твой шаг сопровождается звоном презренного металла!

Герман ни в коем случае не намеревался надолго задерживаться на новом месте работы. Сделает дело – и… Его силы на исходе! Однако он, сын и внук двух замечательных врачей, просто не умел относиться к работе спустя рукава, и повседневные рутинные обязанности увлекли его сильнее, чем он хотел себе в этом признаться.

Заведомо зная, что задачи его здесь весьма далеки от типичных, Герман все-таки подковался некоторым образом теоретически, прочитав несколько номеров журналов «Воспитание и правопорядок» и «Преступление и наказание». Теперь он знал на бытовом уровне, кто такие «блатные», «паханы» и «бугры», насколько возвышаются над ними «воры в законе», почему все они презирают «мужиков и отчего все они, вместе взятые, панически сторонятся «петухов», «козлов» и «вафлеров»… что, собственно говоря, одно и то же.

Это была теория. Но больше всего изумляло, что все эти персонажи детективов имеют руки, голову, ноги – словом, неотличимо похожи на людей, хотя частенько болеют отнюдь не как люди.

…Тот «отрицала», который распанахал себе живот и засунул туда полметра тонкой проволоки… Он пришел в санчасть, когда рана уже загноилась, испускала мерзкий запах и причиняла невыносимую боль. При одном только взгляде на это изделие рук человеческих у Германа у самого поднялась температура, ну а «отрицалу» уже начинал жечь антонов огонь.

– На стол! – грубо скомандовал он, в тычки гоня пациента в операционную.

Рыхлая и большая, как снеговик, Регина Теофиловна, единственная медсестра больнички, грузно топая, ринулась к шкафу с инструментами и вдруг тонким голосом заявила, что кончились нитки. Оказывается, за весь почти год, пока в больнице не было постоянного врача, здесь не проводили никаких операций и, естественно, не пополняли запас необходимых материалов. Вроде бы должен остаться моток-другой, но все исчезло.

Герман по младости лет не поверил. Велел Регине поискать получше, а сам принялся извлекать проволоку и прочищать рану, действуя в одиночку, без ассистента. Ничего, и посложнее операции приходилось проводить самому!.. Через полчаса появилась Регина Теофиловна и сообщила, что нитки не найдены.

Обо всем этом было бы очень весело прочитать у Булгакова или Вересаева. А Герману оставалось только надеяться, что лет через десять, когда его попросят рассказать какой-нибудь курьезный случай из практики, он сможет с должным юмором живописать свою гонку на «уазике» по оседающему мартовскому льду речки Синички в ближайший рабочий поселок, в больницу, где намеревался попросить взаймы нитки, а заодно лигатуру [4], которой тоже не было. И получил возмущенный отказ: поселковая больница тоже дышала на ладан, врачи все чаще прописывали пациентам домашние средства, а не лекарства, и даже пытались стерилизовать одноразовые шприцы, а тут вынь да положь для каких-то зеков!..